Тот, кто сидит в пруду - [24]

Но сон это сон, и пробуждение, как правило, освобождает тебя от пут кошмара. Жизнь страшнее. Страшнее то, что случилось с Андреем, когда ему было пять лет. Тогда сон перемешался с явью, и все происшедшее прочно, навсегда врезалось в его память. Он прекрасно помнил, как начиналась болезнь, токсический грипп, сопровождавшийся высокой температурой и галлюцинациями. Дело было зимой, и у Ворониных гостила бабушка, приехавшая из деревни. Андрей даже помнил сон, приснившийся ему накануне заболевания. Он шел по лестнице и держал перед собой брюки, прикрывая голые ноги, и хотя никто не попадался ему навстречу, было ему крайне стыдно и неудобно, что идет он без штанов. А потом он проснулся, снова закрыл глаза, и в темноте зароились разноцветные искорки — красные, зеленые, желтые, синие, — составляя неожиданные и прекрасные, болезненно-прекрасные узоры. Одним из таких узоров была новогодняя елка, мерцающая и переливающаяся во всей красе. Он открыл глаза, свесился с кровати и увидел паука. Тот шустро шевелил лапками, похожими на еловые веточки, и все попытки Андрея поймать непрошенного гостя оказывались тщетными. Паук постоянно ускользал от него, ускользал, даже накрытый пластмассовым стаканчиком, вопреки всем законам физики. После пауки начали летать по воздуху, и были они огромными, страшными, полупрозрачными. «Мама, мама, пауки!» — заорал Андрей не своим голосом, чем до смерти переполошил родителей и бабушку.

Затем на машине «скорой помощи», армейском «уазике», его спешно доставили в Серпейскую больницу. По дороге пятилетний Андрей твердил, как заклинание, сочиненные тут же строки: «Милый Каа, милый Каа, съешь за обедом паука!» Должно быть, именно тогда в нем пробудился поэтический дар, причем с целями сугубо практическими, как магическое заклинание, как способ изгнать из реальности инфернальные кошмары. Не в этом ли вообще состоит побудительная причина творчества?

Андрей месяц провалялся в больнице. Однажды он лежал в палате, и тут ему показалось, что шкаф, стоящий в углу, загорелся. С криками «пожар, пожар!» он выбежал в коридор, за что и был наказан. За что? Ведь это не было шалостью, как, наверное, решил медперсонал больницы, это было лишь сигналом бедствия. Еще раз его наказали за то, что он утащил из столовой козинаки после завтрака. Они слиплись в кармане пижамы в однородную массу, были обнаружены медсестрой и послужили поводом для очередной экзекуции. Потом Андрей лежал на кровати, уткнувшись в подушку, и лил горькие слезы, проклиная так несправедливо устроенный мир. Еще он помнил, как его соседи стреляли по поставленным на ребро шашкам из игрушечного пистолета, как старшая девочка читала желающим «Приключения Незнайки», как он впервые обнаружил на своих пальцах папиллярные линии — раньше-то он считал, что они должны быть гладкими — и сначала очень испугался, так как счел их появление последствием болезни. Помнил он и посещения родителей и младшего брата, которые приезжали из военного городка проведать его. Гришкина манера разговаривать весьма забавляла его. «Де то не и ду ша», — говорил Гришка, что в переводе на общечеловеческий язык означало: «Андрей стоит на окне и надувает шарик». «Ги хо пи», — говорил Гришка, что означало: «Гриша хочет пить». Он всегда шел по пути наименьшего сопротивления, и понять его могли только родители и брат.

Как бы то ни было, больничное заключение Андрея длиною в месяц закончилось. Пауков он боялся всю жизнь.

13

Воскресным днем Андрей с Гришкой устраивали во дворе парусную регату. Вырезанные из сосновой коры кораблики, оснащенные мачтами, парусами и прочими прибамбасами, резво неслись среди спичек, окурков, обрывков бумаги по бурным водам грязноватого ручья, разлившегося после дождя, попутно садясь на мели, крутясь в водоворотах, но стойко преодолевая любые препятствия. Андрей назвал свой кораблик «Секретом» — привет Александру Грину! — а Гришкин — «Старой калошей». И вырезан он был неумело, и мачта перекошена, а парус уже на середине дистанции был безвозвратно утерян, подхваченный порывом весеннего ветерка. Естественно, Карлик Нос злился и огрызался на брата, не согласный ни с таким названием, ни с таким положением.

Вскоре количество участников регаты пополнили парусники Игоря и Митьки, которые, увидев во дворе играющих братьев, поспешили присоединиться к ним. И для их кораблей Андрей подобрал подходящие имена — «Морской ишак» и «Летучий бульбаш», но озвучить их все же не решился.

Юрка же, получив взбучку от отца за «тройку» по геометрии, сидел дома и зубрил тригонометрические формулы. Витька, как ни упирался, на выходные был увезен родителями в Серпейск, в гости к бабушке. Так что планируемый поход на пруды был на грани срыва.

— Эй, Митька, кончай жульничать! — крикнул Андрей, единогласно избранный арбитром, прерывая соревнования в самом их разгаре. Он заметил, что коварный Бульбаш уже не первый раз нарушает правила, подталкивая свой утлый кораблик на стремнину, тогда как делать это разрешалось только в том случае, когда он садился на мель. Более того, Митька чуть ли не дул в паруса своей лодчонке, стремясь во что бы то ни стало привести ее к финишу первой. — Ты дисквалифицирован!