Тот, кто шепчет - [7]

Слегка покачивающиеся верхушки деревьев – ох, лето во Франции! – шуршащие и шелестящие листья, озаренные солнцем, аромат травы и цветов и вся эта сонная умиротворенность… Глаза закрываются сами собой от одной мысли о…

В это время к воротам подкатило такси марки «ситроен».

Из такси вышла молодая женщина, столь щедро расплатившаяся с шофером, что тот последовал за ней во двор, неся ее багаж. Она прошла по дорожке к нам, держась немного неуверенно. Она сказала, что ее зовут мисс Фей Си-тон и что она и есть новая секретарша.

Была ли она привлекательной? Grand ciel! Прошу вас запомнить – извините меня за этот поднятый в назидание палец, – прошу вас запомнить тем не менее, что я осознал всю степень ее привлекательности не с первого взгляда и не внезапно. Нет. Потому что ей не было свойственно – ни тогда, ни когда-либо еще – привлекать к себе внимание.

Я помню, как она стояла в тот первый день на дорожке, а папа Брук обстоятельно знакомил ее со всеми, включая собаку, а потом мама Брук спросила, не хочет ли она подняться наверх и умыться. Она была довольно высокая, нежная и стройная, и ее строгий костюм также не бросался в глаза. У нее была изящная шея и тяжелые темно-рыжие волосы, а ее мечтательные голубые глаза миндалевидной формы с таящейся в них улыбкой чаще всего, казалось, избегали смотреть прямо на вас.

Гарри Брук не сказал ни слова. Но он снова замахнулся на воображаемый мяч для гольфа, и его клюшка рассекла воздух и со всхлипом чиркнула по подстриженной траве.

А я курил сигару и – как всегда, как всегда, как всегда, безумно интересуясь поведением людей – говорил себе: «Так-так!»

Дело в том, что эта молодая женщина с каждой минутой нравилась вам все больше и больше. В этом было что-то странное и даже немного мистическое. Ее одухотворенная красота, ее мягкие движения и прежде всего ее удивительная отчужденность…

Фей Ситон была леди в полном смысле слова, но было похоже, что она боялась показать это и предпочла бы скрыть. Она происходила из хорошей семьи, принадлежала к древнему обедневшему шотландскому роду, и это обстоятельство, когда мистер Брук узнал о нем, произвело на него сильное впечатление. Она не готовилась стать секретаршей, о нет, она готовила себя для какого-то другого поприща. – Профессор Риго хихикнул, буравя глазами свою аудиторию. – Но она была расторопной, деловитой, исполнительной и невозмутимой. Если требовался четвертый игрок в бридж или вечером, когда в доме зажигался свет и им хотелось, чтобы кто-нибудь спел и сыграл на рояле, она была к их услугам. Она была по-своему приветливой, хотя вела себя робко, даже как-то излишне скромно, и часто сидела глядя в пространство, а мысли ее блуждали где-то далеко. И вы раздраженно задавали себе вопрос: о чем думает эта девушка?

То жаркое, знойное лето!…

Наверное, я никогда не забуду его: казалось, сама вода в реке загустела и спеклась под палящим солнцем, а по ночам слышался стрекот сверчков.

Фей Ситон, умница, не злоупотребляла занятиями спортом – на самом деле это объяснялось тем, что у нее было слабое сердце. Я говорил вам о каменном мосте и разрушенной башне, которую Бруки использовали как кабинку для переодевания, когда отправлялись купаться. Она ходила на речку поплавать только один или два раза – высокая, стройная, изящная, убрав рыжие волосы под резиновую шапочку, – и оба раза ее подвигал на это Гарри Брук. Он катал ее на лодке, он водил ее в кино послушать, как господа Лорел и Гарди изъясняются на безупречном французском языке; он гулял с ней в опасно-романтических рощах междуречья Юра и Луары.

У меня не вызывало никакого сомнения, что Гарри в нее влюбится. Пусть это произошло не так скоропалительно, как в прелестном рассказе Анатоля Франса: «Я люблю вас! Как вас зовут?» – но тем не менее не заставило себя долго ждать.

Как– то вечером в июне Гарри пришел ко мне в номер в отеле «Гранд-монарх». Он никогда ничего не сказал бы своим родителям. Но он излил свои признания передо мной, возможно потому, что я сочувственно слушал его, покуривая сигару и лишь изредка вставляя какие-то замечания. Я уже приобщил его к чтению наших великих писателей-романтиков, развил в нем изощренный вкус и, наверное, в каком-то смысле подлил масла в огонь. Его родители были бы недовольны, знай они об этом.

В тот вечер он сначала просто стоял у окна, поигрывая пузырьком с чернилами, пока не опрокинул его. Но в конце концов он выпалил то, о чем пришел мне рассказать.

«Я схожу по ней с ума, – заявил он. – Я попросил ее стать моей женой».

«И что же?» – спросил я.

«Она мне отказала!»

Гарри почти кричал, и у меня мелькнула мысль – говорю это совершенно серьезно, – что он собирается выброситься из открытого окна.

Должен признаться: я был поражен. Я имею в виду, что меня удивило его сообщение, а не какое-либо проявление терзавших его любовных мук. Потому что я готов был поклясться, что Фей Ситон влекло к этому молодому человеку. Я мог бы в этом поклясться, хотя трудно было что-либо прочесть в ее загадочном лице с миндалевидными голубыми глазами, избегающими смотреть прямо на вас; трудно было преодолеть ее неуловимую душевную отчужденность.