Тот, кто называл себя О.Генри - [48]

Голоса понизились до шепота, и сколько Билл ни прислушивался, больше он ничего не мог разобрать.

Он бесшумно, как тень, отошел от двери.

Еще на ранчо братьев Холл он усвоил одно очень хорошее правило: никогда не вмешиваться в чужие дела. Каждый человек живет как хочет или как может. У каждого своя голова на плечах, и, хороша она или плоха, она единственная, у кого можно спросить совета. Советовать человеку — значит брать ответственность за последствия.

Но сейчас, неожиданно вторгшись в чужую тайну, он почувствовал страх и тоску.

Что они затевают? Кто такой Лэмбли? Неужели Дженнингс все—таки не выдержал и решил сыграть ва—банк? Нужно обязательно поговорить с ним. Нет, лучше не с ним. Лучше попробовать вытянуть что—нибудь из Рэйдлера. Он более простодушен, чем Эль, и, если действовать осторожно, наверняка раскроется.

— Скажите—ка, Билли, — начал он утром. — Какая муха укусила Эльджи? Почему он вдруг стал избегать старых друзей?

Рэйдлер насторожился.

— Почему вы так думаете?

— Я не думаю. Я вижу.

— А мне кажется, вы ошибаетесь, Билл. Эльджи не такой человек. Он знает цену настоящей дружбы и никогда не избегает друзей.

Возможно, мне это показалось, Билли. В нашем пансионе благородных девиц все настолько однообразно, что случайно брошенный взгляд можно принять за предупреждение. Да, теперь я уверен, что мне просто показалось, будто бы Эльджи совсем перестал заходить в аптеку. Безусловно, мне показалось.

— Э, вот вы куда гнете! — усмехнулся Рэйдлер. — Так я вам скажу, что Эль сейчас очень занят.

— Уж не сочиняет ли он прошение президенту Штатов о помиловании?

— А что сочиняете вы? — хитро прищурился Рэйдлер. — У вас в аптеке свечка иногда горит заполночь.

— У меня четыреста пятьдесят клиентов, Билли. Для того, чтобы каждому приготовить порошки…

— Бросьте, Портер. Для того, чтобы налить в бутыль касторку и рассыпать по бумажным пакетикам хину, нужно самое большее два часа. Вы—то уж наверняка сочиняете прошение о помиловании.

— Билли, вы знаете, что до ареста я работал фельетонистом в «Хьюстон Пост». И до сих пор, когда у меня под руками оказывается чистый лист бумаги, я не могу удержаться от соблазна и…

— Вы пишете фельетоны?

— Ну, фельетонами это трудно назвать… Просто пишу о том, что вспоминается. Это заметки. Беглые наброски и ничего больше.

«Болван! — мысленно выругал он себя. — Осторожный разговор, нечего сказать! Нет, Билл Портер, видимо, дипломатия не твое поприще».

Кое-как замяв разговор, ставший для него неприятным, он ускользнул от дальнейших расспросов загоревшегося Рэйдлера.

Вечером в аптеку неожиданно пришел Дженнингс. В руках он держал сверток бумаг, объемом не меньше, чем уголовный кодекс Федеральных Штатов.

— Незачем играть в прятки, Билл. Рэйдлер сказал мне, что вы пишете фельетоны.

— Билл бросил на Эля быстрый взгляд и покраснел.

Эльджи, Рэйдлер преувеличил. Я не пишу по—настоящему, а только практикуюсь.

Ну, а я тут задумал написать кое—что. Правду сказать, мой роман почти закончен. Называется он «Всадники прерий». Неплохое название, верно? Только в некоторых местах у меня что—то не ладится. Понимаете, в некоторых главах по сорок тысяч слов и ни одного события. Зато в других не больше десяти фраз, но зато столько же убийств. До сих пор не пойму, почему так получается. Билли советует так распределить сцены, чтобы в каждой главе было хотя бы по одному убитому. Он говорит, что это создаст успех роману. А у меня так сложилось, что если я еще кого—нибудь пристрелю, у меня людей не останется.

Я хочу, чтобы вы прочитали роман и посоветовали, что делать дальше.

— Не знаю, смогу ли я вам что—нибудь посоветовать, — смутился Билл. — Я сам только начинаю. Впрочем, оставьте у меня вашу рукопись. Может быть, удастся что—нибудь сделать.

Через две недели, вечером, Билл появился в почтовой конторе.

— Друзья мои, — сказал он. — Я хочу, чтобы вы меня выслушали. Мне чрезвычайно важно ваше мнение. У меня здесь с собой кое—какая безделица, которую я хотел бы прочитать вслух. А о вашем романе, Эльджи, поговорим позже.

Он уселся на высоком табурете у конторки и осторожно извлек из внутреннего кармана пиджака рукопись. Несколько листов, вырванных из учетной книги, исписанных крупным размашистым почерком.

— Рассказ называется «Рождественский подарок», — объявил он и начал читать низким, заикающимся голосом.

В искусстве все зависит от начальной точки. Он начал хорошо, это было заметно по лицам Рэйдлера и Дженнингса.

На них появилось выражение сосредоточенности и задумчивости, похожей на отрешенность. Значит, им были понятны чувства ковбоя, отвергнутого девушкой, понятны его ревность и гнев. Значит, он смог перенести слушателей в мир, в котором жил сам, когда несколько ночей подряд писал этот рассказ.

Он увидел, как Рэйдлер опустил голову на руку и закрыл глаза и как у Дженнингса приоткрылся рот.

Он читал то место, где в канун рождества ковбой, переодетый Санта—Клаусом, с револьвером в кармане, явился на ранчо соперника, чтобы одним выстрелом положить конец его счастью. Тут он невольно подслушал, как защищает его жена ранчмена, как она вспоминает о его доброте, смелости и самоотверженности. Ковбой смотрит на себя как бы со стороны и… не решается на убийство. Когда женщина остается одна, он подходит к ней: «В соседней комнате находится подарок, который я приготовил для вас», — говорит он и покидает ранчо. Удивленная женщина открывает дверь комнаты и видит там своего мужа за праздничным столом.