Тот, что держит за руку - [31]

— Марк, это ты? — раздается голос матери, и я на секунду прикрывает глаза, собираясь с духом.

— Да, мам, это я, — отзываюсь ленивым голосом, готовясь выдать очередную ложь, объясняющую мое позднее возвращение домой. Но неожиданно замираю на пороге, так как рядом с матерью… сидит Ёнас и преспокойно держит в руках кружку с подогретым молоком. Понимаю это по белым молочным «усам», красующимся над его верхней губой…

Потом перевожу ошарашенный взгляд на свою мать, и ей даже не надо ничего спрашивать: вся фигура фрау Штальбергер — это как один большой вопросительный знак, от которого мой лоб покрывается обильной испариной… Так как там сказала Мелисса: «пусть этот офигительно гадкий день наконец-то закончится» — и я отчетливо понимаю, что для меня все самое гадкое только сейчас и начинается. Делаю глубокий вдох и с наигранной легкостью произношу:

— Вижу, ты уже познакомилась с моим маленьким другом… Привет, Ёнас, как тебе твое молоко?

Мать складывает руки на груди и выжидательно вскидывает брови:

— Не хочешь объяснить мне, кто такой этот мальчик? — говорит она суровым голосом, призванным устрашить меня. — Я была очень удивлена, будучи разбуженной детским плачем, доносившимся, как выяснилось, из твоей комнаты, Марк. Что происходит, сынок? Я абсолютно растеряна.

Стараюсь не смотреть на нее…

— С тобой все в порядке? — обращаюсь к своему маленькому подопечному, который опасливо косится на суровую женщину в лице моей матери. Вечно игнорировать ее не получится, но я трусливо оттягиваю момент объяснения… Мальчик между тем утвердительно кивает и ставит стакан на столешницу.

— Я хочу к Мелиссе, — говорит он тихим голосом. — Хочу домой!

— Не волнуйся, малыш, — пытаюсь успокоить ребенка, опускаясь перед ним на колени, — скоро я отвезу тебя домой.

— Марк, — голос матери полон недоверия и испуга, я даже спиной ощущаю этот ее пронзительный штальбергеровский взгляд. — Марк, — повторяет она, — пожалуйста, объясни мне кто этот мальчик…

— Это сын женщины, попавшей в аварию, мама, — отвечаю я, не оборачиваясь. Знаю, что говорить будет сложнее, если смотреть прямо в эти ее широко распахнутые, вопрошающие глаза… — Ты, должно быть, помнишь, я тебе рассказывал.

— Ты о той женщине, что впала в кому? — уточняет она с опасливостью.

— Да, ее зовут Ханна Вебер, и это ее ребенок. Сегодня я присматривал за ним…

— Присматривал за ребенком этой женщины?! — мать прижимает обе руки к груди, как бы пытаясь унять свое усилившееся в разы сердцебиение. — Почему ты? Зачем? Марк… Ты должен мне все объяснить. Я хочу знать…

Решаюсь наконец взглянуть в глаза своей матери… Хочу сказать ей, что и сам не знаю, зачем это делаю, что это просто внутреннее иррациональное побуждение, которому я пока и сам не нашел объяснения, что хотел бы, чтобы она, моя мать, просто приняла это и не смотрела на меня такими испуганно-разочарованными глазами, от которых у меня внутри все словно оледеневает… Но ведь она не бабушка, она не поймет… и осознание этого особенно давит на меня сегодня.

— Вы учили меня быть сострадательным, — пускаюсь я в казуистические дебри обмана. — Я врач, мама, вот и все.

— Ты врач, но не социальная служба! — возмущенно парирует она. — Разве у мальчика нет отца?

Подтверждаю наличие оного — врать нет смысла — и маму как будто бы отпускает: испуг на ее лице постепенно сменяется снисхождением, так свойственным взрослым по отношению к своим неразумным, как им кажется, детям. Она уже собирается сказать что-нибудь вроде «ты такой мягкотелый, мой мальчик, не позволяй всяким оборванцам садиться себе на шею», когда я вдруг ощущаю легкий порыв ветра, всколыхнувший напряженную атмосферу кухни, а следом за ним раздаются легкие шаги, и на пороге появляется маленькая фигурка Мелиссы… Ей хватает ровно секунды, чтобы оценить окружающую обстановку, а потом она скучающим тоном произносит:

— Тебя не было слишком долго, — обращается ко мне, но смотрит в сторону брата, — я решила узнать, что случилось.

Прежде чем кто-либо из нас успевает хоть как-то среагировать на это неожиданное вторжение, Ёнас срывается с места и повисает у сестры на шее.

— Привет, малыш! — говорит она ему. — Слышала, вы с Марком неплохо провели время. Я рада за тебя, — и треплет его за волосы.

— Бабушка подарила мне целый пакет желатиновых мишек! — громким шепотом сообщает сестре мальчик, полагая, что его откровение слышит только она одна.

Но моя мать, едва эти слова срываются с губ ребенка, награждает меня таким изумленно-уничижительным взглядом, что я даже съеживаюсь — и не горжусь этим.

— Ты возил мальчика к Марии? — вопрошает она в тон своему изумленному взгляду. — Уму непостижимо. Зачем ты это сделал? Этот мальчишка никто для тебя, все лишь несчастный сирота, которого ты по недоразумению пожалел. При чем здесь твоя бабушка?

— Эй, эй, — слышится полный угрозы голос Мелиссы, которая опустила Ёнаса на пол и теперь крепко сжимает его крохотную ручонку, — вы говорите о моем брате между прочим… а он никакой вам не сирота: у него есть мать и отец, и пусть даже мама лежит сейчас в коме, но однажды она очнется, и все у нас снова будет хорошо, — девочка произносит это все на одном дыхании. — А еще у него есть я… и я не позволю вам оскорблять моего брата, — добавляет она воинственно.