Тоска по Лондону - [5]

— Что вы чепуху городите? — сменил тон Сосо. — Да вам не Генштабом командовать, а женским батальоном.

— Да хоть ротой, — сказал Цаган и сразу вырос в моих глазах. Это был его звездный час. Но он сдержался, не сказал больше. А жаль. Мог завоевать право говорить Сосо правду в глаза, как Пузан. Тот года два назад, рассказывали, выступил на какой-то конференции в поддержку предложения Сосо, и Сосо так разволновался, что в перерыве подошел к Пузану, поглощавшему эклер, положил ему руку на плечо и сказал:

— Видите, и мы с вами можем приходить к соглашению.

— Ненадолго, — ответил Пузан, аккуратно снял с плеча вождеву руку и величаво удалился доедать эклер.

Происходящее напоминает агонию.

Война может продолжиться лишь если станет народной, как было в 1812-м. Но народ не тот, народ вырос, революция его умудрила, не встанет он за губительный для него режим. Ненависть к власти может швырнуть его в объятия нацизма.

Со страхом жду, что будет, когда перемолоты окажутся кадровые части Красной армии и на смену придут запасные — народ в армейских шинелях…

Думаю, этот период войны даже при благоприятном ее исходе войдет в историю лишь эпизодами героической обороны. Хватит ли эпизодов, чтобы сорвать часовой график вермахта?

Внешне Сосо оправился и для других снова стал прежним. Я вижу оборотную сторону медали. Занимаюсь с ним по два-три часа в день. Предательство лучшего друга Гитлера выбило его из колеи. Опередили! Такого варианта он не ждал. Готовился к лету сорок второго и деморализован собственным просчетом. Задача в том, чтобы вернуть ему присутствие духа. Какой ни дьявольский, а все же дух.

Но проблема, кроме прочего, в том, что сам я ничего хорошего не жду и уповаю лишь на Провидение.

Живу в Кремле. Наблюдаю.

Смесь канцелярии с типичным восточным двором. Ужимки. Уловки. Утайки. Поиски союзников, чтобы утопить соперников и приблизиться к падишаху. Потом утопить союзников и остаться единственным у падишаха.

Потом — утопить падишаха?

Сын мой на фронте. Вестей от него нет. Невестка никогда не была расположена ко мне и не желала, чтобы я общался с внуками. Что поделаешь, она продукт своей эпохи, я — своей, и эпохи у нас разные.

Жаловаться мне не на что. Заточение, да, но миллионы отбывают заточение в местах менее интересных. Я уже кое-как освоился в своей роли, пора помогать менее удачливым узникам. Скольким могу помочь? Миллиону? Одному? Такая бесчеловечность вокруг, что не знаю, как подступиться к делу.

Да и с кого начать? По логике, с кого-либо нужного. Не мешает помнить о неудаче с военными. Не сидит ли кто-то с репутацией мага?

Третьего июля Сосо выступил по радио. Я находился рядом. Вид у него был жалкий, голос дрожал, а братья и сестры он произнес с подвизгом, даже сам сжался, но слово не воробей! Делал паузы в неположенных местах, глотал воду, но под моим взглядом собирался и читал дальше. Обошлось пристойно.

Теперь он пытается превратить эту им же спровоцированную войну в народную. Но Гитлер не простак и понимает: выиграть во мнении народа (значит, выиграть войну. Вот и будут бороться за мнение народа два вождя, два подлеца, два убийцы.

Сеансы гипноза продолжаем. Результаты могли быть лучше, если бы не сводки с фронтов. Они леденят кровь. Нахожусь при нем круглосуточно и устаю смертельно. Все совещания с военными и наркомами происходят на моих глазах.

Кремлевская жизнь становится скукой, буднями, бытом.

ГЛАВА 2. ДЕНЬ МОЙ НАСУЩНЫЙ

Мерзейшее из людского во мне проявляется в снах. Проснувшись, я разглядываю их. Мне некуда больше спешить и некуда гнать лошадей. Я не придворный пиит, не трудящийся и не затурканный титский служащий. Я (Американец и Сумасшедший Писатель (в кличках народ не востер). В качестве таковых, проснувшись, могу позволить себе поваляться, припоминая причудливую работу своего котелка за истекшую и, конечно, кошмарную ночь.

Проснуться с тяжелой головой — это обыкновение. Как говорится, если тебе за сорок, ты проснулся и тебе ничего не болит, значит, ты умер. Тяжесть уляжется, чтобы к вечеру испариться или, напротив, усилиться и дойти до такой боли, что… Возможны и другие варианты. Словом, выбор богат, но я в нем не властен. А пока лежу с закрытыми глазами и сортирую видения. Отделяю те, что можно использовать в творческих целях. Творчество мое ныне лишено материально-экономических устремлений, поэтому свобода моя не ограничена ни в выборе сюжетов, ни в изложении их, а это, доложу вам, немало.

Американские сны теперь редки. Если случаются, то отравляют день. Не воспоминанием о комфорте, хотя капиталистический ад меня, грешного, развратил этим доступным каждому недорогим удовольствием. Впрочем, боюсь, что конвергенция вскоре сведет его на нет. Со временем узнать об удобствах тамошнего ада можно будет лишь из мемуарной литературы и документального кино. Но пока что там еще чудо как хорошо, и посему утренний отбор, зачастую определяющий настроение на день, провожу со строгостью титской цензуры в пору, когда она оберегала своих граждан от зависти — тягчайшей из эмоций. Я в полной боевой готовности свернуть свои мысли и стереть сновидения из памяти так же надежно, как стиралась правдивая информация из прессы, истории и жизни титского отечества.