Тоска небывалой весны - [5]

Крепостных Елизавета Алексеевна держала в строгости, в ревизских книгах сохранились сведения о семьях, которые она отправляла на поселение, продавала на сторону или виновных мужчин сдавала в солдаты. Но здесь стоит вспомнить и то, что ее крепостные, принадлежавшие прежде Нарышкину, являлись «отборными ворами, отчаянными головорезами и закостенелыми раскольниками». Вероятно, жестокость ее была в чем-то оправданна. Наказывала она и розгами, и плетьми, брила у виновного мужика половину головы, а женщине отрезала косу.

Елизавета Алексеевна являла собой типичную помещицу старого закала: важная, умная, прямой решительный характер и привычка повелевать. Через три месяца после смерти дочери она поехала в Киев к святым угодникам, где надеялась смягчить свое горе молитвами в Киево-Печерской лавре. Оставить внука на няню не решилась, и целым обозом двинулись в путь. В Киеве были недолго, в начале июня вернулись в Тарханы. А в это время Столыпины дружной семьей двинулись на Кавказ, где проживала одна из сестер Елизаветы Алексеевны. По дороге скончался Алексей Емельянович. Новое горе –– потеря отца обрушилось на Елизавету Алексеевну!

Оставаться в Тарханах ей стало невмоготу. Приказала управляющему продать на вывоз дом, в котором умерли муж и Машенька, поставить на его месте церковь, а новый дом строить поблизости. Уехала в Пензу, остановившись у сестры Натальи. Затем подыскала себе квартиру.

О Пензе того времени Сперанский писал: «Прелестная Пенза держит меня в очаровании. В Петербурге служат, а здесь –– живут». Общество в Пензе было разнообразным: наряду с пустотой и праздностью жили и работали люди высокообразованные. Незаурядным человеком был Афанасий Гаврилович Раевский, с тещей которого Арсеньева вместе воспитывалась, а в 1808 году крестила ее внука Святослава. «...Эта связь сохранилась и впоследствии между домами нашими», — писал в 1837 году Святослав Раевский, которому суждено было стать ближайшим другом Михаила Лермонтова и оказать сильное влияние на его литературные интересы. В Пензе он часто бывал у Арсеньевой, мог наблюдать за маленьким Мишей. Его удивляло, что мальчик трех лет говорит в рифму и пытается мелом рисовать на полу.

В Пензе Арсеньева пробыла около восьми месяцев. Затем вернулась в Тарханы. Здоровье внука было все еще очень неровным. Заботливость бабушки доходила до невероятия: каждое слово Миши, каждое его желание было законом не только для окружающих или знакомых, но и для нее самой. Летом поехала на Кавказ –– и не напрасно, после Кавказа мальчик стал чувствовать себя лучше. Осенью, по дороге в Тарханы, еще раз побывала в Киеве. Мише исполнилось четыре года.

В Тарханах тем временем достроили домовую церковь на месте, где скончались Михаил Васильевич и Мария Михайловна. Освящали ее уже по приезду Арсеньевой.

Церковнослужителям она благоволила (Миша впоследствии крестил ребятишек у дьякона). Благоволение простиралось даже на семью расстриженного за пьянство и сосланного в монастырь священника Федора Макарьева.

Для Мишеньки она устроила в новом доме очаровательную комнату на антресолях: кроватку поставили возле печной изразцовой лежанки, чтобы было тепло; рядом стоял детский столик. Кресла и детский диванчик были обшиты желтой красивой материей. Бабушка наказала охотникам поймать олененка, позже –– лосенка; внук забавлялся с ними; но олененок подрос, став опасным даже для взрослых, и его отпустили на волю. То же случилось с лосем. Зимой устраивали для Миши ледяную гору, катали его, и вся дворня, собравшись, старалась его потешить. На Святки являлись ряженые из дворовых, плясали, пели, играли, –– их специально освобождали от урочных работ. На Святой Мишу забавляли катаньем яиц.

От всеобщего угождения мальчик рос своевольным. Но понимал неблаговидность своих поступков, и это значило многое. В пять лет подхватил какую-то сложную болезнь, так что не мог ни ходить, ни приподнять ложки. Лишенный возможности развлекаться обыкновенными забавами детей, он начал искать их в самом себе, увлекаясь грезами души. Грезы брались из рассказов бонны-немки, знавшей немало историй о средневековых рыцарях. Это привело к раннему эмоциональному развитию Миши, мешая его выздоровлению.

Дважды его навестил отец, оставаясь в Тарханах на несколько дней, и можно только догадываться, сколько радости была в обоих, и сколько печали потом. Арсеньева очень боялась, что зять вдруг захочет забрать ребенка. Если он сообщал, что приедет, она отправляла посыльного к брату Афанасию –– звать на помощь. Впечатлительный, вспыльчивый Юрий Петрович не мог хладнокровно вынести это, он выходил из себя и доводил тещу до слез. Тогда у нее явилась мысль упросить Лермонтова привезти пятилетнего сына его сестры Авдотьи –– пусть растет вместе с Мишей. Она уже приняла одного мальчика, ровесника внука: это был сын ближайших соседей –– Коля Давыдов.

Что повлияло на решение Авдотьи Петровны, но она согласилась. Миша Пожогин-Отрашкевич стал добрым другом Миши Лермонтова и жил у Арсеньевой до своего поступления в кадетский корпус. К нему относились прекрасно, Авдотья Петровна не имела ни малейшего неудовольствия. На лето брала сына домой, в Москву.