Тоська и Николетта - [2]

Быть дистрофичкой, как выяснилось, выгодно. Не проходит дня, чтоб кто-нибудь не заглянул в палату:

— Здесь у вас лежит беременная женщина с дистрофией?.. Ой, слушай, это ты? Да? Вот, тебе тут передали…

На подоконнике вырастает целая гора из коробок шоколадных конфет. Тут же стоят консервные банки — тушенка, сгущенка. Всей палатой, как ни старайся, этого не съешь.

Тоська иной раз улучит момент, в столовой или еще где, без разницы, на людях. Схватит мою руку, поднимет резко вверх:

— Глядите, у нее все кости на виду! Вся арматура! Кто хочет посмотреть, как у нас составлены пальцы?

И счастливо объясняет тем, кто еще не слышал про меня:

— Она всамделешний дистрофик! У нее в карточке записано! Такой диагноз!

Тоське мало надо для радости.

С утра до вечера она приносит нам больничные новости. Больница — это мир, где она живет. Она рассказывает: главврач, Андрей Агафоныч Сидорчук, хочет стать депутатом. Некоторые тут же говорят, что это хорошо. Если он станет депутатом, то сможет доставать лекарства, одноразовые шприцы, простыни, наволочки, и еще много всего разного. А еще он сделает, чтоб в город завозили еду. А то когда лопаешь одни консервы, можешь стать дистрофиком. В них, вроде бы, чего-то недостает. Или, наоборот, там что-то лишнее.

Другие тут же заявляют, что ничего он сделать не успеет, потому что его сразу же заберут в Москву. Такую умную голову — да как же не забрать в Москву?

Тоська невероятно гордится, что ее оперировал «сам Сидорчук». Те, кем занимается «сам Сидорчук» в больнице — особая каста. Куда всем остальным! А Тоська и среди этих избранных — королева. Мало того, что Андрей Агафонович не отходил от нее после операции. Еще он разрешил ее сыну, Борису, пожить в больнице, пока матери не станет лучше. В коридоре ему поставили раскладушку. Борис каждый день ходил в магазин, и выносил из палат подкладные судна, и мыл полы, и, в общем, делал все, что ему скажут взрослые. Его кормили. Когда Тоську перевели в обычную палату, он уехал назад в поселок. Тоська велела ему догонять в школе.

Больница осталась жить под впечатлением того, какой у Тоськи славный сын. Она благодарно принимала восхищение, выслушивала всех, кивала, а после начинала прибавлять еще что-то от себя. Она ведь знает о Борисе куда больше вашего! И если вам это интересно — как не рассказать? Вы только слушайте! Он — парень работящий, и, главное, не глуп. Такой не пропадет.

Приехав домой, Борис тут же послал телеграммы сводным сестрам, которых едва знал, что мама тяжело больна. Одна сестра жила в Казахстане, другая не помню, где. Обе прислали денег, как он и предполагал. Борис, рассудив, что они с матерью выкрутились бы как-нибудь и так, тут же купил себе компьютер — о чем и сообщил Тоське, когда приехал снова ее навестить.

Тоська гордилась предприимчивостью сына. Сама она бы не решилась просить помощи у приемных дочерей. Кто она им? Когда-то вырастила — и спасибо, а теперь-то что? Не смогла бы она и так удачно потратить полученные деньги. В самом деле — она же выйдет из больницы и еще денег заработает. И Борька уже большой — кому полы помыть, кому помочь обои клеить, кому еще что там по мелочам… Что деньги? А компьютер — это вещь!

С утра до ночи она привыкает на разные лады произносить новую для себя комбинацию гласных и согласных звуков:

— Компьютер!..

И сама слушает свой голос.

— Надо будет сделать перестановку, — говорит она, когда мы садимся пить чай. — Компьютер — где он, у окна должен стоять? Или, наоборот, подальше бы от батареи?

От каждой из нас ей нужно получить совет. Без разницы, какой.

— Слыхали? — счастливо обращается она ко всем входящим в палату. — Дома-то меня компьютер ждет!

На каждом обходе она со смехом напоминает врачихе о компьютере. Слыхали про него и студенты-практиканты из медучилища, с которыми она общалась в смотровой. Ее показывали им как образец удачно проведенной сложной операции. И даже Сидорчук наслышан о Борькиной покупке. Хотя Сидорчуку сейчас, конечно, и не до того. Он занят своей предвыборной программой. Поэтому он здорово рассеян.

Придя в палату, задумчиво мнет ватный Тоськин живот.

— Т-так… Матка подвижная, хорошо…

— Андрей Агафоныч, — хмыкает Тоська, — вы ж мне ее сами — таво!

— Таво, таво, таво… — произносит нараспев Андрей Агафонович, переходя к следующей кровати.

Ясно, у него выборы на носу. А Тоське все бы хиханьки. Некоторым, говорят, палец покажи — они и рассмеются. А Тоське и палец показывать не надо. На сопки за окном случайно глянет — и уже рот до ушей.

Понятно, там за сопками — ее поселок. Там Борис. Видела ты, Тоська, что-нибудь в жизни, кроме сопок? Твой детский дом тоже был где-то там.

Жива ты еще? Не зря же говорили, что Сидорчук — волшебник.

Тебе сейчас должно быть под шестьдесят. А если по документам — то уже и седьмой десяток пошел…

Я про тебя дочке рассказываю. Той, которую обещала назвать Николеттой. И не знаю, как ей объяснить, отчего ты мне дорога.