Торт морковный - [3]

Но, конечно же, наша уборщица не знала моего отношения к этому слову.

Да и век сейчас другой, и я совершенно другая. Я уже могу позволить себе не говорить на не интересующие меня темы. В этом преимущество и моего возраста, и моего статуса.

Так что я улыбнулась ей так с терпеливостью и сказала:

— Да всякое за жизнь было…

Что означало: я уже столько тортов настряпала, что и упомнить все невозможно.

И опять боком-боком, чтобы уйти. Но она не закончила:

— Ну вот. Постряпала я им торт. Морковный. Начинаю его украшать.

Это означало, что я должна с искрой в глазах спросить: «А чем вы украшаете свои торты?» И тогда бы она поделилась со мной совершенно необыкновенным рецептом украшательства торта.

Но я не спросила. Я руку держала на ручке двери. И улыбалась ей совсем уже вымученной улыбкой. А она смотрела на меня внимательно и продолжала:

— А она — хвать с торта. И в рот. Я говорю: «Куда?! Вон на тарелке же есть, оттуда бери!»

Итак, мне давался ещё один шанс. Нужно было спросить, что именно лежало в тарелке. Чем такой торт украшается, в конце-то концов!

Я молчала. Переступала ногами, чтобы уйти. Рассказ у женщины совсем уж комкаться начал. Она уже чуяла, что всё идёт неправильным руслом.

— Я её — р-р-раз… По рукам. «Бери из тарелки». А она: «Тут красивей».

Вот здесь-то уж точно надо было мне вставить фразу по стандарту ведения женской беседы. Я даже знала, что нужно вставить. Но не вставила.

— Тоже ведь дитё, правда?.. — произнесла наша уборщица совсем уже неуверенно и наконец-то закончила свой рассказ.

И в этом месте мне нужно было спросить: «А сколько лет вашей дочери? Есть ли внуки? Где живёт?» Но я опять не спросила. Ну лень мне было! А вместо этого я сказала:

— Ладно, до свидания.

И наконец-то сделала шаг за дверь.

И тут за спиной раздалось: бух!

Как будто что-то упало. «Наверное, швабра», — подумала я. Очень мне не хотелось в тот миг оглядываться. И всё-таки я обернулась к открытой двери.

В проёме на фоне тёмного квадрата окна я увидала, что наша уборщица стоит прямая как струнка и смотрит прямо перед собой удивлённым взглядом. Мне виден был её профиль и выпуклый глаз с поднятой бровью. В той стороне, куда она смотрела, никак не должно было быть ничего интересного. Там на стене у окна висит большой календарь с видом на Енисей, а с другой — стоит стеллаж с папками. Но уборщица явно смотрела между ними. Ну не на пустую же стену так смотрят?

Я с досадой сделала шаг назад и заглянула в дверь.

В полумраке, на фоне голубоватых обоев, прямо в воздухе висел мираж.

Я никогда не видела миражей, но как это иначе назвать, я не знаю. В воздухе шёл фильм? Ну что ж, пусть будет так, если это будет яснее. Только тогда надо пояснить, что фильм этот был бледным, но зато объёмным.

Показывали (если я опять употребляю не то слово — простите) — показывали какой-то потоп. Вроде как где-то трубу прорвало. Вода лилась в помещение откуда-то сверху и сбоку. И уже подбиралась к большому макету, стоявшему на полу. Знаете, бывают такие в краеведческих музеях. Они раскрашены в жуткий зелёный цвет, типа: вот наш край, гляньте, какой красивый.

На этом тоже зелёной краской был покрашен рельеф, на нём были видны серенькие дороги, а белые пластиковые пластинки изображали селения. Вода подбиралась с пола к верхней кромке подрамника. На моих глазах она залила впадины между рельефом и стала покрывать первые пластинки посёлков.

Смотреть на это было забавно.

Но тут я заметила, что уборщица что-то делает. Я перевела взгляд на неё. Она водила руками в воздухе. И лицо у неё при этом было умное и сосредоточенное.

И вообще, это была как будто и не наша уборщица. Знаете же, как актёр преображается? Вот он в той сцене был одним человеком, а через секунду в другой сцене — уже другой. Хоть и с тем же самым лицом. То же самое произошло и с женщиной, на которую я в тот миг смотрела.

Она заметила мой взгляд и сказала:

— Что стоишь? Делай, что я. Убирай воду.

И интонация её была совершенно не та, что прежде. Говорила как будто подруга моя стародавняя, которая знает меня как облупленную. И я — что удивительно — приняла это как должное.

Я стала смотреть, что же именно она делает в воздухе своими руками. Выглядело так, как будто она отпихивала воду назад. Я посмотрела опять на мираж. И увидела, что вода и вправду повинуется её движениям и движется назад, как если бы плёнку в фильме стали крутить в обратную сторону. Изрезанные пластинки осушались, из впадин вода утекала за пределы макета.

Но начать руками водить в воздухе? Мне? Это было как-то уж очень нелепо. Я стояла, ни на что не решаясь. Возле меня валялась действительно упавшая швабра.

И вдруг кадр сменился. Макет был другой. Это был макет нашего города. И вода заливала его. Я мгновенно узнала в белых брусочках знакомые микрорайоны, кварталы, многоэтажки. Я узнала генплан. Да это и был огромный макет генплана. Он даже в «кадр» целиком не помещался. Поэтому его «показывали» по частям. И я видела, как вода заливает стеклянную реку посреди города. Вот она уже потекла в приток, в Качу, вот начала заливать макетики зданий.

— Помогай. Чего смотришь?

И тут я не выдержала. Я сбросила сумку на пол и стала тоже водить руками. «В конце концов — это игра, причём презабавная, — подумала я. — И никто нас сейчас не увидит. Смеяться над нами — некому. А потом я её расспрошу, что это было».