Торнбер - [23]

— Почему?

— Не знаю, но думаю, что причиной этому может быть то, что мы все слишком старые. Имя может понравиться ей больше, если будет исходить от кого-то молодого. — Дориан вытащил странной формы гребень с большими зубьями, и начал совершать им широкие, круговые движения. — Это — скребница, — объяснил он. — Тебе нужно быть осторожней с нею, используй её только для того, чтобы отделить грязь от её шкуры. — Вложив гребень сыну в руку, он продемонстрировал, двигая руку Грэма по боку кобылки.

— Думаешь, я достаточно молод, чтобы дать ей имя? — спросил его пятилетний сын.

— Возможно, — сказал Дориан, отпуская руку сына, и внимательно наблюдая, убеждаясь, что мальчик по-прежнему совершает гладкие и нежные движение. — Есть только один способ узнать.

Грэм остановился, бросив взгляд на отца, а затем снова на молодую кобылку.

— Пеббл, — уверенно сказал он ей. — Тебе нравится? — Он говорил с ней серьёзно, со всей той важностью, которую лишь ребёнок может ощущать, обращаясь к такому существу.

Лошадь посмотрела на него большим карим глазом, и навострила уши при звуке его голоса. Нагнув шею, она внезапно выдохнула, щекоча его ухо и шею тёплым дыханием, а затем ткнулась мордой в его голову.

— Ей нравится! — восторженно сказал Грэм, подняв взгляд, и ища одобрения у отца.

— О, нет! — с притворной досадой воскликнул Дориан. — Я боялся, что это случится.

Грэм нахмурился:

— Почему?

— Ну, это значит, что отныне заботиться о ней придётся тебе. Она тебя выбрала. Это — тяжёлая ноша для мальчика твоего возраста.

— Я не против, — объявил Грэм. — Я справлюсь!

Дориан некоторое время тщательно изучал его взглядом, будто глубоко задумавшись.

— Ладно, — наконец сказал он, — полагаю, что тут уже ничего не сделать. Тогда давай, я тебе покажу другие щётки. Вот эта называется «жёсткой»…

— Постой, — сказал Грэм, внезапно неуверенный.

— Что, Сын? — спросил его отец.

Опустив взгляд на свои руки, Грэм осознал, что ему уже не пять лет. Он был крупнее, гораздо крупнее — ему было пятнадцать. На него накатила ясность, и прежнее изумление сменилось печалью. Глядя на отца, он ощутил, как из глаз полились слёзы.

— Ты умер.

Произнеся эти слова, он сразу же понял, что это было ошибкой. Ему не следовало их произносить — он нарушил правила. Сон закончился. Дориан печально посмотрел на него.

— Как твоя мать? — спросил его отец. — И маленькая Карисса? У них всё хорошо? — Его тело начало меняться, становясь твёрдым, кристаллическим.

— Они в порядке, — поспешно сказал Грэм. — Но нам тебя не хватает.

— Знаю, Сын. — Руки и ноги Дориана стали иными, чужеродными, состоявшими из будто бы чистого алмаза. Даже его глаза стали меняться.

— Я люблю тебя, Пап. Пожалуйста, не уходи, — отчаянно прошептал Грэм.

— Я тоже тебя люблю, — сказал его отец. Из его рук стали расти длинные клинки. Он попятился, оставив между ними больше места — его тело стало острым и опасным. — Скажи матери и сестре, что я их люблю. — Из земли поднялся туман, и очертания мира потеряли чёткость.

Грэм очнулся ото сна, и сжал живот, силясь подавить невольные всхлипы, вызванные его сном. Делая глубокие вдохи, он расслабился, хотя его разум пытался удержаться за последние обрывки его видения. Снова проснувшись, он снова ощутил потерю, но, что хуже, он больше не мог видеть отца. Представавшее перед его внутренним взором лицо не было истинным воспоминанием, это было лицо с портрета. Эту картину с Дорианом и Грэмом написала его мать, до того, как Дориан умер.

Он больше не был уверен, что сможет вспомнить настоящее лицо отца — разве что во сне… может быть.

Грэм Торнбер сел в своей кровати. В соседней комнате он уже мог слышать шаги матери, готовящейся к поездке. Он встал, и подошёл к маленькому книжному шкафу на другой стороне комнаты. Вытащив пыльную книгу по географии, он открыл её, осторожно не давая её содержимому высыпаться. Годы назад он вырезал внутреннюю часть книги, когда убедился, что его учителя больше не будут ждать от него чтения этого тома. Внутри он оставил круглое пустое пространство, которого как раз хватало, чтобы содержать рубин размером с кулак — всё, что осталось от Дориана Торнбера.

В тусклом свете раннего рассвета камень будто светился изнутри, хотя Грэм был уверен, что это было плодом его воображения. Он держал камень в руке, пытаясь снова вспомнить лицо отца. Лёгкое тепло на ладони облегчило тупую боль в его сердце.

Положив камень обратно, он закрыл книгу, и снова поставил её на полку. Он ни разу никому не показывал камень, хотя не мог сказать, почему. Мать и сестра заслуживали его видеть не меньше самого Грэма, но он никогда не думал рассказать им о нём. Камень принадлежал ему. У матери были воспоминания, дети, и сломанный меч. Карисса вообще не могла вспомнить их отца.

Но это было его неотъемлемым правом. Образ отцовского лица мог истаять из его бодрствующего сознания, но красный камень был физическим, настоящим. Как бы сильно ни потускнели его воспоминания, рубиновое сердце всегда оставалось доказательством того, что его отец на самом деле существовал.

Из комнаты Грэм вышел, чувствуя себя спокойнее. Он поможет матери закончить собирать и грузить вещи, а потом они втроём устроят грустное прощание.