Торговцы грезами - [169]

— Как он мог это предвидеть тогда? — недоверчиво спросил я.

Эл взглянул на Вика, тот секунду помедлил и, резко повернувшись, вышел из комнаты. Сантос уселся напротив меня.

— Помнишь тот день, когда вы с ним поссорились и он выгнал тебя из своего дома?

Я кивнул. Краешком глаза я видел, что Дорис наблюдает за мной.

Эл взял новую сигару.

— Как только ты ушел, он позвонил мне. — Он посмотрел на Дорис. — Не так ли? — спросил он.

Она широко открыла глаза.

— Я помню это, — ответила она, — но я тогда уже вышла из комнаты и не слышала, о чем он разговаривал с вами.

Эл снова повернулся ко мне.

— Вот что он тогда мне сказал: «Джонни продал меня». И затем попросил денег, чтобы выкупить контрольный пакет акций. Я как раз узнал, что сделал Вик, и ужасно рассердился на него, но сделать уже ничего было нельзя. Я сказал Питеру, что с удовольствием одолжу ему деньги, но хочет ли он этого на самом деле? «О чем ты?» — спросил он. — «Они предлагают тебе четыре с половиной миллиона за твои акции, что ты дергаешься? Не лучше ли, имея такие деньги, уйти на покой и жить без всяких забот, чем самому платить их?» Он замолчал, и я знал, о чем он думает. Тогда я рассказал, как Витторио поступил с тобой. Он снова задумался и спросил слабым голосом:

«Значит, я был не прав насчет Джонни?»

«Ты был не прав».

«В таком случае, я хочу, чтобы ты одолжил мне деньги».

«Зачем?»

«Затем, что Джонни потеряет все. Надо помочь ему. Без компании он потеряет работу».

«Джонни не потеряет эту работу, — сказал я ему, — он им нужен. Он — единственный, кто может руководить компанией».

Питер все еще сомневался, и я посоветовал ему не беспокоиться.

«Но все равно когда-нибудь Джонни попадет в беду, — сказал Питер. — Они сделают с ним то же, что и со мной. Что ему тогда делать? К кому ему тогда обратиться? Только ко мне или к тебе».

«Если он попадет в беду, — сказал я, — я помогу ему. Но пока не волнуйся. Ты отдал все силы кинематографу, пора и на покой. Тебе надо подумать о себе, о жене, о своей семье. Имея четыре с половиной миллиона долларов, тебе не о чем будет беспокоиться».

Тогда он взял с меня обещание, что, если ты когда-нибудь попадешь в беду, я помогу тебе. Я пообещал ему, потому что в любом случае помог бы тебе. И он сказал, что тогда продаст свой пакет акций.

Воцарилась тишина, и Эл зажег сигару. Я посмотрел на него, но от избытка чувств, охвативших меня, не мог говорить. Питер и Эл всегда были моими ангелами-хранителями, я многим был обязан им, а я-то думал, что умнее всех.

В кинематографе мы занимаемся тем, что упаковываем мечты в блестящий целлулоид, и не знаем, что мы единственные, кто верит этим мечтам. Мы — пленники этого мира снов, который создали сами, и как только сталкиваемся с реальностью, нас охватывает паника, и мы стараемся защитить себя от этого реального мира своей целлулоидной броней.

Я был не лучше, чем все остальные. Я жил в чудесном мире снов, который создал для себя. Как и другие, я создал себе дом из целлулоида.

Но целлулоид плавится на солнце. Как и другие, я забыл об этом, я думал, что мой дом достаточно крепок, чтобы защитить меня от мира, но это было не так.

Прочность ему давали люди, и особенно Питер — он был его фундаментом, его стенами, без него не было и дома. Без него у меня не осталось мира снов, в котором я мог бы жить. Теперь я это знал. Жаль, что я не думал об этом раньше.

Я снова взял ручку:

«Прошу принять мою отставку с должности президента компании и председателя Совета директоров вашей компании».

— Ты не должен этого делать, Джонни! — услышал я над собой.

Я испуганно поднял глаза. Рядом со мной стояла Дорис с совершенно белым лицом, на котором блестели широко открытые глаза.

Несколько мгновений я не мог произнести ни слова, затем спросил:

— Разве ты не дома с мамой? — Голос у меня был хриплым.

Она не ответила на мой вопрос.

— Ты не должен этого делать, Джонни, — повторила она, глядя мне в лицо. — Ты не можешь вот так просто взять и уйти!

Я встал с кресла, подошел к окну и распахнул его дрожащими руками. Со съемочной площадки донеслась музыка.

— Не могу? — спросил я, посмотрев на Дорис. — Не могу? — Голос у меня по-прежнему был хриплым. — Ты только послушай! Я не хочу, чтобы в день моей смерти в моем доме звучала музыка! Я хочу, чтоб они все прекратили, пусть на один день, пусть хоть на одну минуту, но я хочу, чтобы они все прекратили, и я хочу, чтобы они знали об этом.

Она медленно подошла ко мне, ее взгляд был устремлен куда-то вдаль, голова склонилась набок, и я понял, что она прислушивается. Она слушала. Она что-то вспоминала. Некоторое время мы стояли молча, затем Дорис заговорила.

— Что может быть человеку лучшим памятником, — сказала она мягко, — чем способность доставлять людям радость и давать возможность миллионам людей отвлечься от ежедневных забот?

Я ничего не ответил.

Дорис смотрела на меня, ее глаза наполнились слезами.

— Поэтому ты не должен уходить, Джонни. Вы с папой создали этот мир, хотя и сами не подозревали об этом. Ты не можешь теперь его подвести, ему бы не понравилось, что ты ушел из-за него, поэтому он и послал тебя к Сантосу, когда понял, что тебе не на что надеяться. Есть и другие причины, по которым ты не должен уходить. — Она указала рукой за окно. — Эти люди, там, они зависят от тебя. Их работа, их дома, их семьи. Это твои люди, Джонни, люди кино. Ты сам никогда не будешь счастлив, если уйдешь. Помни, что ты сказал Сантосу: ты ведь не можешь купить и поставить у себя на заднем дворе студию, ты сам это сказал. Есть еще причина, почему ты не можешь уйти: тридцать лет назад в маленьком городке ты заключил сделку с владельцем небольшой скобяной лавки, сделку, которая увела вас из того маленького городка за три тысячи километров, сюда, где ты сейчас.