Тополиный пух: Послевоенная повесть - [45]

Да! Ему не забыли ничего, но все-таки главной причиной его исключения была история с часами. «Хранение краденого», как было написано в милицейской бумаге, которая пришла в школу. Логика рассуждения учителей была простая: судить Сережку не будут, колония для него отпала, никакого административного взыскания в силу его несовершеннолетия на него наложено тоже не будет, значит, наказать его должна школа. Но как? Замечания за этот поступок ему не сделаешь, выговора тоже не объявишь — слишком серьезно совершенное. Что же тогда? Исключение! Только исключение!

Для Сережки начались дни, когда не нужно было рано вставать, торопиться в школу. Ощущение было странным и необычным. Мать, что уж совсем удивило Сережку, ни разу ни слова не сказала об исключении. «Как же все-таки будет? — лежа в постели, думал Сережка. — Что же это? Исключили, и все?»

— Вставай завтракать… — сказала мать.

Сережка быстро поднялся, увидел на столе пирожные и удивился.

— Сегодня день рождения отца, — объявила она. — Забыл, наверно?

Сережка и вправду забыл.

— Отец очень любил пирожные и сам умел их печь… Когда я с тобой приехала из роддома, он таких пирожных напек…

Мать впервые за последние дни улыбнулась и покачала головой, как бы сожалея о том, что Сережка не видел той вкусной выпечки.

Ему не нравилось, когда вспоминали, что его отец был кондитером, и потому, наверно, он постарался скорее уйти от этой темы, спросив:

— А кем был отец на войне?

— На войне? — не поняла она. — Как на войне?

— Ну, кто он был? Танкист? Летчик? — пояснил Сережка. — Или еще кто?..

— Нет, он был просто солдат, пехотинец…

— А ордена у него были? — спросил он, и ему так хотелось, чтобы мать ответила утвердительно.

— А ты разве не видел? Они же у нас есть. Вон, кажется, даже в той коробке лежат…

Она показала глазами на этажерку.

— Нет, там елочные игрушки, — возразил Сережка.

— Ну, здесь они где-то… У нас… — уже громче сказала она, словно хотела убедить Сережку, что пропасть награды отца не могли. — Я их недавно видела.

— А какие ордена?

— Орден «За оборону Москвы»…

— Это медаль.

— Красной Звезды, «За отвагу», — продолжала она. — Еще какие-то… Вот найду — покажу.

Сережке очень захотелось увидеть награды отца. «Как это я раньше не вспоминал о них?» — подумал он.

— А его фотографии ты видел?

Надежда Петровна подошла к шкафу, дернула за ручку, которую недавно чинил Сережка, и пузатый медный самовар с медалями и вензелями показался из темного проема. Она наклонилась к самовару, достала из-за него альбом.

Эти фотографии Сережка видел. Однако, не говоря ни слова, уселся вместе с матерью на диван и начал рассматривать снимки. Неожиданно мать с силой захлопнула альбом.

— Завтра поедем в роно, — сказала она. — Там велели, чтобы мы вместе приехали.

— А как же работа? — почему-то спросил Сережка. — Тебе же завтра на работу.

Мать ничего не ответила.

Когда сердитая женщина в золотых очках с тонкой оправой, похожей на проволоку, кончила читать его личное дело, она покачала головой. «Уж лучше бы сказала, что направлять меня в новую школу не будет, — отвел Сережка глаза, увидев ее реакцию, — а то еще головой качает. И говорить, конечно, сейчас начнет долго…» Он не ошибся. Отложив розовую папку в сторону, женщина заговорила. Она сказала, что педсовет правильно поступил, исключив его из школы, что случай этот из ряда вон выходящий, что она находится сейчас в трудном положении и вообще не знает, что делать…

Потом женщина спросила его, как он сам оценивает свой поступок, на что Сережка незамедлительно ответил «плохо» и даже насупился. А женщина, как ему показалось, даже не услышав его ответа, затянула свою нудную песню. Она говорила о том, что если Сережке и дадут разрешение пойти учиться в другую школу, то сделают это как большое исключение и то только потому, что им жаль его мать.

Сережка слушал, опустив голову, и все время заботился о том, чтобы вид у него был печальный. Женщина все говорила и говорила. Она даже вспомнила об отце, на что Сережка ощетинился.

— Твой отец — фронтовик, погиб за то, чтобы мы хорошо жили, чтобы ты мог учиться… А ты этого не ценишь…

— А при чем тут отец? — выпалил он. — Чего вы о нем говорите? Вы что? Знали его, что ли?

Женщина подняла голову так, что даже вздрогнули ее очки-проволочки. Казалось, через секунду она выгонит Сережку из кабинета и на этом закончится весь разговор, а значит, и осложнится его перспектива попасть в новую школу. Но женщина сдержалась. Она даже не повысила голоса, а только с сожалением посмотрела на Сережку, а потом перевела глаза на мать:

— Ну и сынок у вас…

Надежда Петровна отвернулась. «Уж какой есть», — едва не слетело с ее губ.

Она тоже не понимала, зачем заговорили об Илье.

Школа, в которую Сережке дали направление, ему не понравилась. Все было в ней непривычным: и раздевалка, и цветы на подоконниках, да и сами ребята.

Сережка повесил свою куртку на крючок шестого «Б» и пошел к директору. Так велел вчера Владимир Ананьевич, когда они с матерью были у него в кабинете. На месте директора не оказалось.

— Здесь нельзя стоять, мальчик, — заметила ему женщина, не прерывая дроби пишущей машинки. — Подожди в коридоре.