Тополь - [4]

Оконная рама рухнула, послышался звон разбитого стекла. Это был настоящий звук, ясный звук в той тишине, в которой я давно слышал только удары собственного сердца.

Рама упала, стекло разбилось, и меня пронзила зеленая боль молодых сломанных стебельков, вытекающего сока, зеленый вопль разрезанных листьев в их полете на дно двора. Я ничего не понимал, но остался жив.

Никто и не предполагал, что между этим миром и другим, который его невольно породил, существует такая сложная двусторонняя связь. Что и как уловило и передало мои страдания, кто в живом мире принял мое послание о смертельных муках? Моя мать, Мария или, может быть, все? Какая волшебная сила вызвала это чудо? Я напрасно задавал себе эти вопросы, разглядывая через окно глубокую борозду, оставленную корнями тополя по кратчайшему пути с его места в самом дальнем углу двора до его поста между моим окном и зарвавшимся солнцем, а потом еще след, ведущий вплотную к моему дому. Я, все еще не веря, дотронулся до тонких ветвей и зеленых листьев. Мне захотелось сорвать один лист, растереть его в ладонях, почувствовать его запах и вкус, но я не посмел, боясь, что чудо исчезнет. Мне было страшно причинить боль единственному живому существу около меня, моему спасителю. И я все еще не верил.

Но тополь все понял и, наклонясь через окно, уронил несколько листочков прямо мне под ноги. Я встал на колени и долго рассматривал их...

Я услышал музыку. На дворе наигрывала гитара. Послышался далекий шум машин на улице и позвякивание трамваев на повороте.

Но это были не те испуганные звуки и голоса, о которых я рассказывал в начале, а голоса моего двора, моего мира. "Ма-а-ма, ма-ам-а-а, кинь мне мяч", - кричал соседский ребенок. Это были знакомые голоса предвечерних часов, когда я начинал работу над этой книгой, когда у меня зрело безумное намерение прийти сюда и увидеть все своими глазами. Я слышал голоса, но не смел представить себе, что меня уже избавили от мертвого мира и вернули обратно домой. И все-таки я был благодарен и голосам, и этому настойчивому ребенку, ведь они доказывали, что жизнь продолжается. Жизнь идет, и ее выдумал не я, это не было моей спасительной выдумкой длинными днями в окружении смерти. Жизнь существовала на самом деле и продолжалась в моем мире, на этом дворе. Тополь как зеленая антенна ловил и передавал мне далекие ободрительные послания.

Я не буду так же долго рассказывать об остальных днях и вечерах моего вынужденного присутствия в этом доме. Но я уже мог работать, мог с большей смелостью в сердце спускаться по гулким до ужаса лестницам, разбивать разъеденные временем двери. За мной оставались нелепо торчать секретные замки с защелками, намертво прикушенными зубами ржавчины. Я уже мог терпеливо разговаривать с потревоженными призраками. А вечером, возвратясь в свою комнату, я находил утешение в тополе, в его ветви выплакивал свою муку и страх. Он дарил мне простые чудеса жизни, мимо которых мы небрежно проходим в нашем мире. Но он дарил мне и необыкновенные чудеса, что не выглядели бы такими необыкновенными, если бы мы догадывались их выпросить.

Иногда в этом вечном безсезоньи двора мне случалось по весенней белизне и, пробудившись, я заставал комнату полной нежного белого тополиного пуха, как в мае того мира, где чередование месяцев имело смысл. Пух был и моим снегом, моей зимой. Я получал и осень: маленькие пожелтевшие листья летели из окна мне на стол и тогда лирическая и беспричинная грусть по далекой осени служила лекарством от грусти, родящейся по тысяче причин и вздыхающей в темных углах дома.

Жарким летом я радовался зеленой тени, зеленый ветер тополя обдувал мне лоб, вспотевший от предсмертного жара того страшного лета, о котором я рассказывал.

Наступил день предательства. Я собрал исписанные бумаги и все свои скромные пожитки, вышел на двор через разбитую дверь, преодолев страх от строгого запрещения и неизвестных последствий моего нарушения. Я вылил в корни тополя последние запасы воды и больше ничего не мог сделать.

- Слушай, - сказал я тополю. - Я не прошу у тебя прощения. Мы, люди, не можем быть такими добрыми как ты, не можем с такой силой и гордостью выносить одиночество. Но я еще вернусь. Хочу взять тебя отсюда. Или, может быть, мы вернемся. Не должно быть такого места на земле или в мире, так похожим на Землю, где смерть была бы хозяйкой. Жди нас.

Не осмеливаюсь вспоминать, сколько же времени прошло с тех пор. Мне не удалось вернуться к нему. Не позволили, не поверили, что он существует. Они решили, что все это порождено моим измученным сознанием в те невыносимые дни. Но я знал, что тополь там, он зелен и ждет меня, и это было моим утешением, потому что жизнь продолжалась и тополь жил.

После долгих месяцев пребывания в больнице мне наконец-то разрешили вернуться домой. Я боялся посмотреть через окно моей комнаты во внутренний двор. Боялся увидеть его через кривое зеркало воспоминаний о том дворе, населенном смертью и разрухой.

Но наконец я осмелился выглянуть и увидел тополь.

Он был как раз перед нашим домом.

Я не верил своим глазам. Он ли это был на самом деле? Он стал как будто старше и грустнее. Я оделся и медленно спустился по лестнице во двор, тихо открыл дверь и вышел. Нерешительно подошел к нему. Чей-то ребенок играл неподалеку. Я взял его за руку, пытаясь сохранить самообладание и спросить его совсем спокойно, согласитесь, что это идиотский вопрос: "С каких пор здесь растет тополь?" Ребенок удивленно посмотрел на меня, сейчас он скажет: "Он всегда был здесь, дядя" и рассмеется. Но ребенок удивленно смотрит сначала на меня, потом в раздумий на дерево и говорит: "А ведь правда, вчера его не было, значит, он сегодня вырос, или нет, его посадили".