Тополь Дрожащий - [7]

– У меня, похоже, уже начался.

– А про парня твоего.. Помнишь «Обитаемый остров»? Эти вышки, понятную метафору? Ну вот у меня ощущение, что вокруг построили вышки, которыми облучают «выродков». Не для того же, давно никого не надо переубеждать – иррациональный страх. Страх перед действительностью, перед жизнью, взращенный, рассчитанный, искусственный ужас перед всем. И люди, не анализируя жизнь, политику – бегут, уходят в подполье, борясь с фантомами. А вышки, рассчитанные на обычных людей – их не орлы во главе строили – это этот всепроникающий масс-культ, джинса, все подряд, в чем нет ни грамма смысла.

– Замудренно, как все теории заговора, Борь, замудренно. Все, что происходит на улице, в жизни, в политике, в мире сейчас – это просто деньги. Обычно ты слышишь эту фразу, когда тебя кидают или увольняют, как будто это словосочетание – индульгенция против бесчестия. Вот напротив твоего дома баки у министерства труда – я вижу бомжа, который ковыряется в баках – вот это просто бизнес, ничего больше. Вот твои тарифы за квартиру – это просто бизнес. Вот, видишь, какие тут ногастые медсестры, ты таких в поликлинике видишь? «Всякий, кто не имеет миллиарда – идет в жопу!» – это тоже бизнес-план. Сейчас развитие страны, цивилизации строится не как просека в лесу к заветной цели, идее, а как стратегия заработка. Бюджет на очередной год, размытая позиция государства, пасти, ловящие кости, и все на мази, едем дальше. Не у нас, повторюсь, а в мире.

– И делать-то что, Сорок, делать что нам в этом случае?

– Борь, я историк, понимаешь, я смотрю на это как на данность, как на трамвайную остановку. Что будет дальше – нам неведомо, ведь было так немного моментов, когда история вершилась низами – все процессы идут там, в кулуарах, и понять, что происходит там сейчас – невозможно.

– Удобная позиция, Белобока, это какая-то политика Шрёдингера получается.

– Политика, она как кот Шрёдингера, да, только в ящике – наше будущее. И пока история кулуары не вскроет – из настоящего в ящик не заглянуть.

К ним вышел высокий, молодой терапевт лет тридцати в круглых очках, с папкой и маленькими усиками на безучастном лице.

– Господа, у меня плохие новости, и я говорю их прямо. Больной умирает, умирает быстро.

Борю будто приложили в висок пудовым кулаком.

– Это.. – проговорил быстро он, вытаскивая наушник, – Это из-за алкоголя, да?

– Нет. Он вам кто?

– Двоюро.. двоюродный дедушка.

– Есть родные?

– У него? Нет, у него родных нет.

– Тогда.. Это, получается, вам надо объяснить. В терапии местной, вашей, муниципальной, диагностировали воспаление, это есть в его больничной карте. У больного – опухоль. Около легких. Если бы сразу назначили химиотерапию – можно было бы что-то сделать, но теперь.. Теперь – нет. Ему там назначили прогревания, что усугубило ситуацию, они при онкологии запрещены. Если хотите – можете судиться с больницей – я дам необходимые заключения.

– И что, что теперь делать? – тон Бори стал ровным, было видно, что он сдерживает его изо всех сил.

– Теперь ваша задача обеспечить ему достойный уход. Против воли больного положить в стационар мы не можем, а он отказывается и он в сознании, невменяемым его никто не признает. Я выпишу обезболивающие, но они, скорее всего, не снимут всю боль. С алкоголем они противопоказаны. Больному я уже сообщил.

В дверях отделения появился Семен Петрович, сгорбившийся, постаревший на двадцать лет и заплаканный. Боря подошел и, ничего не говоря, крепко обнял сломленного приближающейся смертью.

13

Доставив Петровича домой, Боря сел на кухне и стал обзванивать родственников. Они реагировали неожиданно хладнокровно. Видимо, в их сознании мужик уже давно был человеком законченным. Борю слегка трясло, как бывает, когда глубоко прочувствуешь собственное бессилие.

Солнце закуталось в тонкие тучи, и квартира стала однотонной, как на выцветшей фотографии. Так убогость ее обустройства стала очевидной, как-то выдавались вперед углы с комьями пыли и паутиной, масляные пятна на деревянных полках, почерневшая, закопченная плита на кухне. Отошедший в нескольких местах плинтус стыдливо обнажил проложенный телефонный провод. Квартира двух холостяков была похожа на прибежище бездомных. Он просидел на кухне час или полтора, только подливал кипяток в давно побледневший чай.

Семен Петрович какое-то время всхлипывал в дальней комнате, куда отправился сразу после прихода, но вскоре затих и послышался гулкий, мощный храп, какой бывает у переживших контузию, заставляющий хрусталь в старом серванте позвякивать о стекло. На улице начал накрапывать мелкий грибной дождь. Надо было что-то делать, Борис решил начать с квартиры.

Включив телевизор фоном, он сгреб из шкафа прокуренное тряпье и запихал в стиральную машину, засыпал порошок, запустил. Намочив веник, прошелся вдоль кухни и коридора, сметая пыль, остатки пищи, мертвых тараканов, чеки, вырванные странички из записной книжки, бумажные носовые платки, пивные и водочные пробки, сухие листья и продолговатые кусочки хвои. В телевизоре подтянутый диктор начала чтение новостей:

– Сегодня начал работу Внеочередной Государственный Комитет по Борьбе с Коррупцией, – четко произнесла она, – В ходе своего визита в Мадрид, президент Российской Федерации прокомментировал этот ход, цитирую: «Мы не можем больше отрицать тот факт, что объемы хищения в государственных структурах, как говорится, не лезут ни в какие ворота».