Тополь цветет - [16]

— Степан, нету у тебя какой цепи для коровы? Опять убегла и цепь потеряла, — и пояснила Пудову и Марфе: — У меня корова, как запросит быка, когда ей крыться время, бежит, куда ни попало во все стороны. Бросилась через речку и стада совхозного не увидала возле нашего дома, сбегала на ту сторону, в то стадо, прибегла сюда, глядим — без цепи. И цепь потеряла!

— Потеряла! Да-да-да.

Степан пошел на мост искать среди своего добра нужную вещь.

— Они, такие строгие коровы, очень плохо действуют на меня. Девчонки говорят — режь, мы все равно к тебе ездить будем и без коровы, — говорила Ириша, и курносенькое лицо ее, иссеченное мелкими дужками морщин, казалось, тихо улыбалось.

— Вон к Настасье Кириллиной внучок ездит, — подхватила Марфа, — сегодня на мотоцикле опять присадил. Нигде не работает, осенью в армию. Я ведь прямая, я ему говорю: «Воло-одя, что же это ты де-елашь, мать с отцом расстра-аиваешь. Ведь вы теперь сюда ради девок ездите — нешто нету вам там девчонок? Вчерась костер в Городищах жгли, а потом до утра с гитарой ходили». — «Здесь, говорит, воздух». А счас в избу забились. И Тамара Степанова с ними, и Женька Алевтинина.

— Чего же им теперь — с курами спать ложиться? — возмутился Пудов. — Забыла, как сама гуляла, дочку-то прижила не по мамкиному небось разрешению.

— Ну что мы росли — чего мы видали?

— А они чего видят? Дом культуры, что ли, им выстроили в Холстах? — вздохнула Ириша. — Коснись меня — я бы сегодня в Центральную уехала, да мои не хотят. Приедут — им тут любо: и лес, и речка, каждый куст родной. А что Тамара? Корова была у них — мать ее и не знала, Тамара и подоит, и ведра, и кринки перемоет — ну как старуха, как старуха!

— Да-да-да, как старуха!..

Вернулся Степан, бряцая железом в руках, Астон явился за ним, прошел вокруг стола к дивану.

— Ну вот, тут, правда, маленько разные звенья, — протянул Степан Ирише шмот цепей.

— Ладно, соберем кой-какую. Нет, продам я ее. Может, телочку возьму. Боканов ругается, возьми, говорит, только ходить за ней сама будешь. Летом он с телятами, а зимой разрывает-разрывает к колодцу дорожку одной рукой… И воду как тяжело таскать. А нам с ним одним-то два ведра на день хватит.

— Давай продавай, на колбасу московскую переходи, — сказал Степан. — Верно я говорю, Астон?

Астон понял, что хозяин кого-то укоряет, и залаял почему-то на Марфу.

— Ну как же, — поджала губы Марфа, — содержишь всякую нечисть в доме.

— Чего это она ругается на нас, Астоша?

Астон заворчал, все засмеялись.

— Так на нее ведь накосить надо, — сказал и Пудов.

— Ну и накосишь! Покосу, что ли, нет? Прежнее время, что ли? А то уж и уток, и гусей перестали держать — спят все до светлого.

— До светлого, да-да-да, — согласилась Марфа. — А то ни молочка, ни в огороде ничего не уродится. Я уж третий раз огурцы подсаживала, ничего не идет… Степан, ну как насчет дома-то? С Юрочкой бы, а?

— Вот Алевтине сделаем крыльцо — придем к тебе, — сказал вдруг Степан.

— Алевтине?! — так и ахнула Марфа.

— А что же? Мужика у нее тоже нету теперь, а крыльцо-то никуда.

— Да-да-да, никуда… И что же… тоже это… и Юрка пойдет с тобой? Ну, тут я тебе вот что скажу, Степан, я прямая, ты не обижайся… — Марфа невольно взмахнула рукой, Астон вскочил, заворчал. — Тьфу, пропасть, ты зачем собаку держишь в избе? Убери ты ее, еще кинется.

— Ага, кто будет на нас плести чего — она тут же на части и разорвет. Ничего не поделаешь — очень он у меня прямой. Ты прямой, Астоша?

Астон с готовностью поднялся, радостно взлаял.

— Сидеть, Антоша, сидеть! — отмахивалась Марфа, пятясь. — Пошла я, Степан, я, значит, буду в надеже. — Она приостановилась на секунду: — Пойдем, что ли, Григорий, со мной — вроде там осталось после Валечки — когда с мужем приезжали. Антоша! — Марфа опасливо подняла палец.

Григорий похромал за нею, Ириша вышла еще раньше.

— Надо же, какую радость в доме содержат, — ворчала Марфа, выкатываясь из избы.

— За прямоту и держу, Марфа Тимофеевна, за прямоту! — трубно кричал ей вслед Степан, выкатывая глаза. — Ба, вон и тетя Кланя тащится, — вздохнул он, увидав в окно тетку. — Ну, ребятешки, последний год мы без коровы, на то лето у нас молоко будет.

Люська и Валерка, сидя на лавке голова к голове, смотрели в окно. Клавдия Ивановна переваливалась с боку на бок, алюминиевый бидончик мотался на дужке.

— Вы что же это, лодыри, за молоком не идете? Тетку дожидаетесь? — проговорила она, ставя бидончик на стол. — Давайте кружки, а то совсем остынет.

Тетка ворчала, но все знали — любила приходить «на старину», как она говорила. Все же родилась в этом углу деревни, хотя Степан и перестроил дом после войны, и жену его тетка недолюбливала и во многом порицала. А чем больше порицала, тем сильнее жалела ребятишек, а особенно Степана — он и вырос-то почти на ее руках. Приходя, тетка усаживалась, смотрела на ребят голубыми, крупными, слезящимися от ветра глазами, прикрикивала на Астона, если был в избе и лез к ней, спрашивала, что ели, что делали и обязательно рассказывала что-нибудь про себя, про своих детей, внуков или про старое, военное и довоенное.

Это она во время войны сберегла колхозных жеребят. Жеребят тетка Клавдия в овшаник к Петру Хлебину поставила. В доме его располагалось правление колхозное, а во дворе телят держали и так кой-чего. Затолкала в овшаник, заперла, понадеялась прокормить — все же через дом жила. А к вечеру немецкие машины прикатили — и тоже во двор к Хлебиным. Тетка молодая была, смелая, как уйдут фрицы — дом-то худой, они не очень им интересовались — так она и проберется туда. И все-таки чудно: почему не учуяли? Ведь всех коров, сколько ни прятали, обобрали — у одной тети Саши Травинкиной под мостом спаслась. Большие были, хорошие жеребята, весной в плуг запрягли их.