Тополь берлинский - [34]

По окончании доклада публика стала наперебой задавать вопросы, их было так много, что две дамы в дверях на кухню начали поглядывать на нее, подняв брови. Одна помахала парой прихваток.

— Кажется, меня ждут, чтобы поздравить с наступающим, так что нам придется заканчивать. Спасибо за внимание и счастливого Рождества!

Аплодисменты были бурными и продолжительными. Председатель подошел и поблагодарил и преподнес обязательную бутылку красного вина в красном пакете со звездочками из винной монополии.

— По-моему, всем нам было очень интересно! Теперь мы знаем, к кому обратиться, если собаки будут плохо себя вести!

— Мы открываем новые курсы по дрессуре со второй недели января, — сказала она.

— И мы теперь знаем, что эти курсы предназначены не для собак, — пошутил председатель и сам же засмеялся, — а для их владельцев!

Больше всего ей хотелось отправиться прямо домой, была уже почти половина десятого. После выступлений она всегда чувствовала себя опустошенной. Бросить вино на заднее сиденье, ехать в темноте, включив музыку на полную громкость… Но, увы, не получится, для нее накрыли стол, и шестьдесят пять человек теперь будут делиться своим уникальным пониманием собачьей психологии.

Они, как всегда, набросились на нее, не успела она еще собрать бумаги. Предсказуемые, как слаженно действующая стая. С соображениями, о которых они не хотели говорить на заседании. Признания в поражении при дрессировке первой собаки, анекдоты о собственной находчивости и находчивости четвероногих друзей, оставивших их с носом. Иногда они рассказывали истории, которые она могла затем использовать и которые приносили ей больше понимания собачьей психологии, но такое случалось редко.

— Мне надо выйти покурить перед едой, — сказала она. Несколько человек взяли куртки и пошли следом. Хвалили ее за уроки, которые она им преподала, говорили, как важно это понять и что она просто спасала жизни.

Они держали ее битый час. Она едва смогла перехватить кусочек свиных ребрышек и немного тушеной квашеной капусты. Мать учила ее, что нельзя говорить с полным ртом. Но она рассказала много хорошего о клинике, а это полезно, раз она стала совладельцем. Случаи, когда простой ассистент ветеринара становится совладельцем клиники, довольно редки, но учитывая, что она вела курсы дрессуры и консультировала по проблемным собакам, это казалось вполне естественным. Хотя по документам у нее совершенно не было образования. Но она всегда прекрасно понимала собак. Никогда их не боялась, только искренне интересовалась, почему они вели себя так, а не иначе. Ей звонили даже из полиции, если предполагалось иметь дело с потенциально опасной собакой; запертой в квартире или где-то привязанной, как правило, с дрянным или пьяным хозяином, забывшим про нее. Собака впадала в ярость, когда к ней пытались приблизиться, отчего пугались даже самые крепкие парни. Но только не она. Она знала, что собака боится еще сильней. А испуганная собака — это злая собака, настроенная против чужих. Нельзя воспринимать поведение собаки по готовой схеме, надо разобраться в ее мотивах.

Турюнн не верила в теорию запахов, что, мол, собаки чуют страх. Они используют зрение, считывают малейшие сигналы в глазах, руках и теле. И когда она разговаривала с ними монотонно, абсолютно не глядя в глаза, и при этом постоянно приближалась, их это настолько сбивало с толку, что она легко могла залезть в окно, налить им воды, найти еду в чужом холодильнике или застегнуть ошейник в десяти сантиметрах от оснащенной острыми зубами пасти, наводящей ужас на любого, включая настоящих мачо. Как только собака понимала, что ей больше не надо проявлять ярость, она совершенно успокаивалась, почти лишалась сил, потому что с нее снимали ответственность за ситуацию. Оставленная в одиночестве и под угрозой, собака всегда была вожаком в своей маленькой стае.

Турюнн включила печку на максимум. Садясь в машину, она чувствовала себя как дома, потому что проводила здесь больше времени, чем в своей маленькой двухкомнатной квартире. По радио передавали передачу о Дженис Джоплин.

Она громко подпевала Дженис, когда зазвонил мобильный. Она уменьшила громкость, ответила, долго слушала, что он говорит. Заехала на заправку «Шелл», поставила машину на нейтралку, подняла ручник.

— Я же ее никогда не видела.

Он ничего не ответил.

— Думаешь, она хочет, чтобы я приехала?

В этом он не был полностью уверен, мать все равно еще была без сознания. «Но ты ее единственная внучка», — сказал он. Голос его изменился. Не такой вялый, как в начале разговора. Он говорил с жаром и в то же время чуть не плакал. В нем звучала какая-то поспешность.

— Внучка. Правда? Да, пожалуй. Но ведь ничего от этого не изменится. Теперь не изменится.

Он не отвечал. Только дышал в трубку. И через несколько секунд повторил сказанные в самом начале слова: решать ей самой, он просто хотел сообщить.

— А ты? Как ты?

Как он? Да это неважно. Речь шла совсем не о нем.

— Мне надо немного подумать. Можно, я завтра перезвоню? Ты будешь дома?

Да, он будет. Если не останется в больнице. Но она может позвонить и туда.