Тоомас Нипернаади - [29]

Даже птицы притомленно задремали в чаще, широко раскрыв желтые клювы. Только малышка оляпка попискивала от жажды, слышалось чье-то беспокойное цвирк-цвирк, бекас крича пролетал над горелым торфяником. Где-то далеко в лесу подавала голос кукушка, но и она, одурманенная солнцем и смолистым запахом, куковала с долгими перерывами — отдохнуть, перевести дух. Иной раз начнет довольно бодро свое «ку», но второго «ку» за ним так и не дождешься.

К вечеру воздух напитывался едким дымом и пылью. Озерная вода вылиняла, обесцветилась. Заходящее солнце, сквозь дым и пыль казавшееся ржавым пятном, тускло блеснув, падало за лес, но свет не гас.

Бескрайняя равнина небосвода розовела, одиночные облака тянулись красными парусами. Медно-бурая луна показалась было на краю небосвода, но вот уже побледнела и снова пропала — небо посветлело в преддверии нового дня. Ночи были мимолетные, молочно-беловатые, изнуряюще горячие, дурманящие запахом клевера, смолы и цветов. Ни росы, ни тумана, разве с какого-нибудь низкого болота поднимается облачко и сразу развеется, как дым из ружья. Занимался новый день, еще жарче прежнего — лишь ива вздрогнула серебристой листвой, испугавшись восхода солнца. Да пронзительно крикнула лесная щеврица, но и она сразу укрылась на болоте.

Тоомас  Нипернаади прошел лесами Яанихансу, дальше дорога круто пошла под уклон. Перед ним расстилались широкие просторы Маарласких болот и торфяников, среди которых бугрились отдельные островки. На них стояли бедняцкие домишки и узкие полоски полей, которые начинались у самых домов и латвинами тянулись прямо в болото. Узкая извилистая тропинка, опираясь, словно стлани, на кочки и корни деревьев, соединяла эти островки, то приподнимаясь, то совсем пропадая в разводьях. Лесами Яаникансу текла широкая река Каава, но добравшись до Маарласких болот, она разливалась плодя озерца, промоины и топи. Только далеко, у водопада, река снова сливалась, снова втекала в русло и с шумом устремлялась порогами вниз. У водопада стоял паром и хижина паромщика на берегу, потому что на той стороне был трактир, утопавший в зарослях черной ольхи, ивы, пушистых берез. Его красная крыша, как маяк, горела над болотом.

Нипернаади уже пошел было вниз, как вдруг ощутил внезапный порыв ветра. Будто взвыла собака — раз, другой, третий. Загудели кусты и деревья, столбы пыли закрутились с проселка к болоту. Лес словно задрожал, сначала тихо, где-то в глубине, в самом сердце, а потом закачался, зашумел, и верхушки елей заколебались, как тростник.

С той стороны болот поднималась черная туча.

Будто мрачная черная стена вырастала прямо из земли.

Она поднималась быстро, равномерно, кромка ее белела, лучилась. Вот и далекий удар грома долетел, как из душного помещения. Тоомас остановился завороженный.

Туча своим появлением разрезала всю землю на половины. Та, что осталась за чернеющей стеной, стала цвета вороного крыла, будто зимняя ночь накрыла поля. Леса, поля и дома словно повалились в пропасть. А по эту сторону все еще светлело, лучилось, солнце еще сияло на полями и болотами и желтые столбы пыли весело неслись друг за другом к болоту.

Ветер смолк, тихонько прислушиваясь, леса как будто простонали и замерли, выпрямились в тревожном ожидании. Даже соломинка не шелохнется. Смолкли, затаив дыхание, птицы, не стало слышно и щебета, ни свиста, ни писка, даже кузнечики престали стрекотать. Только припозднившаяся ворона зловеще летела к лесу. повисла странная тишина, трепетное ожидание и тревога перед чем-то огромным и жутким.

И тут взвыл вдруг ветер, будто буйный конь взвился на дыбы, похватал деревья, взъерошил кусты, весело взмыл к облакам и порывом буре понесся по-над лесами и болотами. Загудели деревья, кусты словно обезумели, все до последней веточки, до последней былинки закружилось, зашуршало, засвистело. Уже пали первые капли на горячую землю, крупные и тяжелые.

Черная стена туч достигла середины неба, ее широкая кромка лучилась и сияла желтыми языками пламени. Но вот солнце пропало за чернеющей стеной и угрюмый вечерний мрак стал над землей. Только далеко впереди еще миг светлели пригорки. Раскаты грома стремительно приближались. Пошел дождь. Тоомас стоял и смотрел в растерянности.

Тяжело, неуклюже разбрасывая руки, он бежал в Кааваскаму трактиру. Короткие ноги в тяжелых сапогах ступали, как у пьяного. Он был низенький, толстый, небольшая голова росла прямо из плеч. За ним, порядочно отстав, чесала девушка, прихватив рукой подол юбки.

- Кюйп, Кюйп, - звала она, - Кюйп, не бросай меня одну!

Но Кюйп и не думал оглядываться, мчался, как лошадь с поклажей под гору.

- Кюйп, зараза, - жалобно крикнула девушка, - да подожди ты!

Внезапно громыхнуло совсем рядом. Дождь хлынул как из ведра. По горячей земле, что еще минуту назад пылила, собрались быстрые струйки, сначала маленькие, слабые, но скоро они проворно прочертили бороздки, по пути сливались, ширились, словно острым клювом пропахивали себе русло, и уже весело журчали в канавках мимо лужиц. Тяжелые капли, ударяясь о землю, рассыпались блистающей пылью. Земля парила, кипела.