Тоомас Нипернаади - [28]

- Я не знаю, кто ты и откуда, - чуть слышно шептала она. - Все твои речи такие чудные, и верится и не верится. Но я уже не могу забыть твои горящие глаза, а твои слова долго звучат у меня в ушах. И вот мне выходить замуж за того!

- Нет, нет! - вскрикнул  Нипернаади, - никогда, никогда не бывать этому! Завтра мы убежим отсюда на рассвете. Когда свадебный поезд въедет во двор, мы будем уже далеко отсюда. А сокровища — ты знаешь. У меня есть брат, такой же большой и высокий, - мы пришлем его сюда руководить работами, пока сами будем скрываться, он очень смышленый парень и надувать нас не станет. И будет посылать золото на кораблях нам вслед, чтобы мы нигде не знали забот!

- Нам не нужно золота, - вставила Элло.

- Нет, нет, - отечески возражал  Нипернаади, - состоянием разбрасываться негоже! Ах, малышка, ты у меня на руках, на руках у старого  Нипернаади! И ты оставила бы пастора, мать с отцом, даже эти леса и поля ради меня?

- Да, прошептала Элло.

- И я тебе нужен, - воскликнул Тоомас, - я и никто другой? И ты пошла бы за меня, даже не будь у меня золота, а жемчуг — лишь в мечтах?

- Да, да, - повторила девушка как в жару.

И  Нипернаади не мог больше удержаться на месте. Он на мгновенье отпустил девушку и запрыгал как дитя. А потом снова жадно прижал Элло к груди, счастливый, упоенный, хмельной.

- Так, значит, завтра спозаранку! - проговорил он торжественно-напевно. - Завтра спозаранку я постучусь в твое окно, и мы убежим далеко-далеко. А сюда пришлем моего брата, чтобы встретил ловцов жемчуга.

Счастливые, как дети, исполненные надежд и мечтаний, в полночь они вернулись домой.

Нипернаади не спалось. Он беспокойно мерял двор и вздыхал. Лоб его прорезали глубокие морщины, словно только что пропаханные борозды. Он все шагал туда и обратно. Потом присел на камень, но тут же вскочил и опять закружил по двору.

- Тоомас, Тоомас, миленький! - прошептал кто-то в порога амбара.

Он испуганно поднял глаза. Там стояла Тралла в белой рубахе.

- Ты сказал, что я должна ответить, - произнесла она, - вот я и отвечаю. Тоомас, я согласна уйти с тобой, куда бы ты не пожелал.

- Тралла, в самом деле?! - радостно воскликнул Нипернаади. - Куда бы я ни пожелал? Я счастлив, милое дитя, ты так мила, так несказанно прекрасна! А теперь ступай спать, Тралла, завтра поговорим об этом.

- Хорошо, Тоомас, - покорно произнесла Тралла притворяя за собой амбарную дверь.

Долго стоял  Нипернаади неподвижно. Вдруг заметил он, как вспыхнула кромка неба, и испугался. Украдкой, будто вор. Он прокрался в дом, взял в углу каннель и вышел во двор. Скрытно, затаив дыхание, миновал он окна Элло, пересек сад и пошел в гору. Выйдя на дорогу, он перевел дух. А когда из-за леса показалось солнце,  Нипернаади остановился на минутку и посмотрел вниз, в лощину.

Когда голова свадебного поезда показалась во дворе.  Нипернаади был уже очень далеко.

Он шел вприпрыжку, кокетливо, как сорока, длинные руки болтались, словно флаги на ветру. Обут он был в большие расхлябанные сапоги гармошкой.

Белые ночи

Шел он, по всей видимости, уже долго — устал, пропылился. И никуда он не спешил, шагал в свое удовольствие лесами, проселками, отдыхая себе под кустом ли, под деревом, а то и на старом сеновале где-нибудь подле болота. Он был непривередлив и довольствовался малым.

Частенько он уходил от дороги в сторону, шагал полями, углублялся в лес и целыми днями блуждал в зарослях, чащах, пока снова не выходил на какую-нибудь тропинку или дорогу. Случалось, останавливался на берегу озера, у речной излучины и, думая, что никто его не видит, пел, играл на каннеле или громко разговаривал сам с собой. Засматривался на какую-нибудь птаху, на ползущую по травинке букашку, на бабочку — каждый мускул напрягался вниманием и интересом, потом он вдруг вздрагивал и шагал дальше. Нигде не задерживался подолгу, нетерпеливое беспокойство подстегивало его, он беспрестанно нервничал и будто чего-то искал.

Случалось, безо всякой видимой причины он вдруг шел тем же путем назад — тявканье бродячей собаки, резкий вскрик вороны могли вконец испортить ему настроение. Пока в карманах еще водился хлеб, он сторонился людей и за версту обходил любой жилье. При виде встречного заранее сворачивал в лес и пережидал за деревом, пока тот пройдет.

Как-то остановился у одной дачи, снял шляпу и запел. Но когда в окне показалась заспанная мужская физиономия, оборвал песню, круто повернулся и пошел своей дорогой. В другой раз наловил в болоте гадюк и притащил их в пустой сеновал. А вечером принес целую шляпу светляков. Уселся на полу и наслаждался таинственными огоньками вокруг себя и злющим шипением змей. Так и заснул среди них. А к утру гадюки пропали. И светляков нигде не было видно. Помрачнел отчего-то, расстроился и снова в путь. Что-то в нем надломилось, разладилось. Видно, белые ночи были причиной его беспокойства.

Парило. Раскаленный солнечный диск заливал землю огнем. Ветер уснул, приникнув устами к сухой земле, - ни один листок не шелохнется, ни  одна травинка не дрогнет. Иссушенная земля сделалась твердокаменной и пыхала жаром, словно выхваченное из горна железо. Лесной мох обуглился, стоило его тронуть , и он рассыпался в прах. Горели торфяники, густой дым, растекаясь, затягивал небо желтоватой пеленой. За проезжим, случись такой на дороге, тянулось длиннющее облако пыли — долго-долго реяло оно в воздухе, словно дракон, хвост которого лениво подрагивает, голова мчит за ездоком, тогда как хребет, следуя дорожным извивам, где заглянет в рощицу, где укроется за пригорок. Стояла непостижимая тишь.