Тоня Глиммердал - [10]
— Ну вот, и тролль сказал страшным голосом: «Как вылезу…» «Вылезай скорее», — пропищал козленок-невеличка, потому что ему было страшно одному. И тролль, несмотря на свои страшные раны, вылез на мост и сел на перила. Они под ним прогнулись. И козленок тоже собрал последние силы, запрыгнул на перила и встал рядом с троллем. И стоял так и слушал, раскачиваясь вместе с мостом, как тролль жалуется ему на трех козлов Брюсе и особенно на самого старшего, который топтал его и бодал его так, что все кишки всмятку. «Тебе было больно?» — спросил козленок-невеличка с тревогой. «Больно? — взревел тролль. — Мне было так больно, что всё королевство сегодня слегло с подагрой и ревматизмом!»
Тоня замолчала и задумалась. Гунвальд поднял глаза от саней, он уже решил, что сказке конец. Но Тоня заговорила снова:
— Козленку-невеличке было очень-очень жалко тролля, и он сказал ему: «Три козлика Брюсе вернутся с сетера вдвое толще, чем шли туда. И если ты съешь их тогда, то наешься вдвое больше». Сначала тролль страшно обрадовался такой новости, но тут же почувствовал, что у него разболелся живот от одной мысли об этих козликах. А больше всего на свете ему хотелось сидеть вот так с козленком-невеличкой и болтать обо всем на свете. Потому что козленок-невеличка согрел сердце тролля и заставил его радостно биться.
— Эта сказка когда-нибудь кончится? — спросил Гунвальд нетерпеливо.
— Не вредничай, — сказала Тоня. — А то испортишь всю сказку. Так вот, чем дольше билось так сердце тролля, тем меньше в нем оставалось тролличьего и тем больше становилось человеческого. И в конце концов оно стало обычным человеческим сердцем. Вообще, если кому-то непременно нужно пристать к троллю, то гораздо лучше превратить его в человека, чем топтать ногами и поднимать на рога, чтобы все кишки всмятку. Вот и наш тролль так долго сидел на перилах вместе с козленком невеличкой и болтал о разных приятных пустяках, что в конце концов превратился в…
Тоня делает театральную паузу и смотрит на Гунвальда как драматическая актриса.
— …в огромного деда с седыми разлохмаченными волосами!
— Ага! — кричит Гунвальд и наставляет на нее страшный палец. — Я понял, куда ты клонишь!
Тоня довольно кивает головой со своей скамейки.
— Этот огромный дед поселился на хуторе с мастерской, недалеко от реки и моста. Шли годы, и люди забыли, что на самом деле он тролль из «Козликов Брюсе», и стали думать, что он обыкновенный дед. И только когда он играет на скрипке, они догадываются, что он, должно быть, вырос под мостом через Глиммердалсэльв. Потому что играет он волшебно, просто так этому не научишься.
— Ага, — снова сказал Гунвальд.
Тоня улыбнулась.
— Сказке — конец, а кто слушал — молодец!
Гунвальд сказал, что это не сказка, а бред, но потом посерьезнел и спросил, отвернувшись к окну:
— Тоня, а как ты догадалась, что я тролль?
— Ты не тролль, ты был троллем, а это большая разница, — поправила его Тоня.
Но когда Тоня вечером легла спать, в беседке Гунвальда одиноко горел свет. И звуки скрипки наполняли долину. Красивая и печальная музыка сделала с Тоней что-то необычное. Тоня сложила руки и очень серьезно сказала:
— Господи, прошу тебя, позаботься обо всех, кого мучают любовные страдания, особенно о Гунвальде, а то что же он играет в беседке на скрипке зимой по ночам. Аминь. И еще, — добавила она, — эти мальчишки… Нет, ладно, ну их. Аминь.
Потом Тоня легла, но ей не спалось. Не так легко заснуть после дня, в котором всё перевернулось вверх дном. По всему Глиммердалу сегодня людям не спится. В беседке сидит бывший тролль и играет на скрипке из-за письма в коричневом конверте. На другом берегу реки Тоня с рыжей львиной гривой вслушивается в звуки скрипки и думает о драке с мальчишками и об Анне Циммерман. А в кемпинге «Здоровье» Клауса Хагена, вдали от музыки, лежат, уставившись в потолок, и тоже не спят двое мальчишек.
Тоня не может знать, что на самом деле браться ходили искать ее. Ей невдомек, что задира сейчас глотает слезы в кемпинге Хагена, потому что по неведомой причине он всегда вместо «здрасте» кидается на человека с кулаками. И она не знает, что на соседней кровати лежит, к счастью, второй мальчик, и он утешает и жалеет брата и говорит, что это была совсем короткая и вполне вежливая драка и что в жизни черная полоса обязательно сменяется белой, пусть сейчас черная полоса и затянулась.
Человеку многого не дано знать, к сожалению.
На другой день Тоня с утра нарезала круги по гостиной, а Чайка-Гейр ковылял за ней по пятам.
— Пойдите вниз и чем-нибудь займитесь, — сказал в конце концов папа.
Тоня сделала еще пару кругов, потом остановилась и вышла из комнаты, громко топая.
Можно пробежаться на лыжах. Или попрыгать со Стены. Можно пройти по свежему лисьему следу. Или навестить Гунвальда. Всё воскресенье бело и свободно, выбирай — не хочу, но Тоня думала только об одном — о мальчишках из кемпинга. Хотя как раз о них она думать не собиралась. Не хватало еще занимать свою голову типусами, которые безо всякой причины накидываются на ни в чем не повинных людей.
