Тонкий шов - [33]

Я отдернул руку и был готов ползти дальше. Но тут выяснилось, что ползти уже не надо. Послышались голоса, замелькали, слепя глаза, огоньки ламп, и я понял, что принесли бинты. Я вернулся на прежнее место.

Первым до нас добрался старший штейгер Робсон. Раньше я не особенно замечал этого малорослого тихого человека. А здесь, в кромешной темноте, я увидел его в новом свете. С его приходом у нас прибавилось сил. Он отдавал распоряжения резким, пронзительным голосом, но без паники:

— Ну, как он, Джек? Давай-ка прикроем ноги и грудь одеялами. Ему нужно согреться.

— Перережь верхнюю ленту, Крис, а то здесь не повернуться.

— Ребята, возьмите совки и расчистите проход, чтобы вынести его из забоя, когда перевяжем. Уберите крепежный лес, сделайте колею, чтобы ничто на пути не мешало.

Все сразу и безоговорочно подчинились. Этот непререкаемый начальственный голос прорвал пелену боли, Арт услышал его и вник в смысл. Он впервые заговорил. Его голос тоже звучал резко, на требовательной ноте страдания. «Не надо. Не трогайте меня. Дайте покой. Мне крышка». Почему-то показалось странным, что такой ясный голос исходит из сокрушенного тела. Я уже перерезал ленту, и Робсон смог протиснуться сбоку. Он помогал Эндрюсу, движения у него были точные и уверенные, лицо спокойное, хотя причин для спокойствия не было никаких. «Ничего, ничего, — приговаривал он. — Я понимаю, тебе тяжело. Потерпи. Скоро доставим тебя на рудничный двор, там доктор. Мы и сейчас тебе помогаем».

— Не рассказывай мне сказки, не надо. Я умираю, ты сам видишь. Умираю.

Я видел, как он шарит глазами по кровле — поднять голову или хотя бы повернуть ее он не мог.

— Дайте спокойно умереть. Дайте покой. Не трогайте меня.

— Не можем мы тебя не трогать, пойми. Тебе нужен врач, — сказал Робсон.

— Оставьте его в покое, раз он просит! — закричал Мэтти. — Все равно живым мы его не поднимем, не видите, что ли?

Робсон посмотрел на него словно издалека, словно тело Арта легло между ними рубежом.

— Помолчи, если умнее не придумал, Мэтти, — холодно сказал он. — Ты нам мешаешь. Твое место с ним рядом, конечно, но еще одно такое слово, и я тебя отсюда погоню. Прикуси язык.

Наверное, они его приподняли, чтобы подвести бинты снизу, — послышалось долгое захлебывающееся бормотание.

— Неужели ничего нельзя сделать? — взорвался опять Мэтти. — Не видите, как он мучается?

Робсон промолчал, да Мэтти и сам знал, что ответить на его вспышку бессилия нечего.

— Давайте носилки, — распорядился Робсон.

Вырывая друг у друга из рук, спереди передали носилки. Робсон потеснился, освобождая для них место рядом с телом, развернул их. Эндрюс поднял голову. «Смотри! — сказал он. — Кровь не останавливается».

— Значит, еще бинтуй, — ответил Робсон. Он встал на прежнее место. Взвился, разматываясь узкой белой полоской, бинт и окутал тело.

Из-за низкого свода не удалось поднять Арта на носилки. Мы чуть оторвали тело от земли и подсунули носилки снизу. Другой бы потерял сознание, но он был лишен этой милости, ему пришлось вытерпеть нестерпимое. За эти несколько секунд он пять-шесть раз кричал от боли. На носилках он затих, закрыв глаза, и мы подумали, что он, наконец, отключился. Мы взялись за ручки и где катом, где, держа носилки на весу, двинулись в сторону низовых ворот, и наши рывки, видать, разящими ножами отзывались в его истерзанной плоти, потому что тогда-то он и стал виноватить все живое, и это продолжалось бесконечно долго, и нам было с ним очень трудно.

Я не помню всего, что он говорил. Он начал в ту же минуту, как мы взялись за носилки, и не умолкал до самого ствола шахты, где мы присели отдохнуть под фермой, на которой кто-то сделал мелом запись. Тут только он истощился. А то не умолкал. Иногда мы перебрасывались словами через этот неиссякаемый поток, и тогда мы не слышали, что он говорил. Или попадался трудный участок пути и отнимал все силы, и мы опять его не слышали. На бумаге, я сейчас вижу, гладко, а тогда его слова клокотали, как разъяренная лава.

— Правильно. Мотайте из меня кишки. Вам лошадей и то жальче. Чего не сделать мне укол? Что я, хуже твари? Нечего обо мне думать. Об угольке думайте. Молись за меня, уголек. Ты со мной расквитался. Молись за уголек, Присно-дева Мария, молись за меня. Вы меня доконали, Эндрюс, своими бинтами. Вы же знали, — крепильщики что говорили? — выемочное поле плохое, кровля никуда. Так нет, давай-давай, руби уголек, он с моей крови лучше разгорится, плевать на все, они ни на одной тонне ничего не потеряют, а я отдал задаром, чего ни за какие деньги не купишь. Теперь пивка в выходные не выпьешь, шабаш. Хоть ребятишкам больше денег останется. Куда ты смотришь, Мэтти? Осторожнее! Я бы тебя так не болтал. Опустите меня, ребята, дайте покой. Я вас не задержу, клянусь. Я быстро умру, тихо. Никому не помешаю. Опустите, ребята. Вы же… Не слушайте Робсона, опустите меня. Это все твои дела, Робсон, они бы меня не стали трогать. Ты хитрый. Давай, мол, поднимем его скорее наверх и погрузим в карету, а то помрет здесь и не пройти из-за него. Давай тащи! Правильно, ребята. Надо план выполнять. Что же вы не слушаете, гады? Будет у вас в эту неделю план, только вклейте мою фотокарточку в наряд. Я его хорошо украсил. Все ты, Мэтти, ты сманился на врубовку. С дерьма пенки снимать. Ты тут, Мэтти? Тогда слушай. Отец говорил: оставайтесь навальщиками, а ты захотел по-своему, не успокоился, пока не сели за врубовку.