Тонкие струны - [10]

Гремела музыка. Герои прятались в развалинах от каких-то монстров. Оливия тревожно прислушивалась, но сквозь оглушительный рёв этих монстров невозможно было разобрать ни звука.

Когда фильм закончился, и многие потихоньку засобирались домой, Роксана подскочила к Артуру, который, спустившись с полатей с наслаждением потягивался, словно спрыгнувший с печки кот, расправлял длинные руки, загадочно улыбаясь одним уголком рта, томно щурил глаза… Роксана начала что-то возбуждённо ему говорить; от глаз Оливии не ускользнула её явная нервозность, почти истеричная взвинченность, она приблизилась и расслышала:

– Уже второй час ночи! Ты знаешь, как нам влетит? Идём сейчас же…!

Артур что-то возразил ей вежливым, но, как показалось Оливии, чуть насмешливым тоном, и добавил уже громче, со своей фирменной обворожительно наглой улыбкой:

– Иди одна. Я сам им всё объясню.

Резко отвернувшись от него, Роксана нечаянно встретилась взглядом с Оливией. Тёмные глаза её неудержимо сверкали, лицо было напряжено. "Неужели Роксана ревнует?" – пронеслась в голове у Оливии удивительно спокойная и ясная мысль. Она почувствовала нечто вроде сострадания в "чёрной кошке" и дружелюбно улыбнулась ей.

9

На следующий день рано утром Оливии нужно было ехать по каким-то делам с родителями, им требовалась помощь, и она ушла спать к себе. Ей не удалось даже пожелать Люции спокойной ночи: Артур от неё не отходил, а его общества Оливия последнее время избегала особенно старательно. Возвратились из поездки только к обеду, усталые, и так вышло, что от семейных обязанностей она смогла освободиться лишь к вечеру. И сразу же побежала к подруге.

Люция была на веранде с Артуром. Он зашёл к ней после завтрака и оставался до сих пор; девушка с самого утра чувствовала себя неважно, простыла, должно быть, и совсем никуда не выходила. Артур с очень довольным и деловитым видом сидел рядом с нею, придвинувшись почти вплотную и не выпуская её лежащих на столе рук. Временами он слегка поглаживал их, и в этой почти незаметной ласке теперь содержалось нечто особенное, ею выражалась несколько большая чем прежде степень близости между ними двоими, что, конечно же, не ускользнуло от Оливии.

Люция сидела потупившись, она заметила подругу только когда та начала подниматься на крыльцо.

– Привет.

Люция подняла глаза на подругу. В её лице за те недолгие часы, что они не виделись, появилась какая-то новая нежная покорность, счастливая усталость, безмятежность. Она была спокойна как корабль, вставший на якоря после долгого плавания. И это неожиданно больно резануло Оливию.

– Пойдёшь на "пятачок", Люсь? – спросила она.

У Люции побаливала голова, да и, нельзя не признать, добровольная обязанность всё рассказывать подруге стала в последнее время тяготить её – ей не хотелось никуда идти. Вряд ли, конечно, возможно было ещё сильнее натянуть струны, но мысль о разговоре с Оливией всё же отдавалась в душе Люции смутной тревогой.

– Нет, – сказала она, – я сегодня чувствую себя неважно. Прости, Лив…

Оливия застыла. Чего-чего, а уж этого она никак не ожидала. Отказать в небольшой прогулке после того, как они не виделись почти сутки! В её глазах промелькнуло что-то холодное и чужое, она развернулась и медленно пошла прочь, а Люция, глядя ей вслед, даже немного испугалась, какая-то дерзкая обречённость почудилась ей в осанке Оливии, в её гордо развернутых плечах, во всей уходящей фигуре. Но с нею был Артур, и она не стала останавливать подругу.

Слишком туго натянутые струны иногда рвутся на особенно сильной ноте. Первый отказ пойти на "пятачок" показался Оливии посягательством на что-то священное, существовавшее между ними, на их нерушимое единство; она могла бы простить Люции – и ведь прощала! – всё что угодно, но только не это… Не уделить подруге и получаса, предпочитая таять в объятиях юноши! Это было оскорбление, нанесенное даже не Оливии лично, а самой прекрасной и возвышенной идее дружбы. Она есть взаимное притяжение душ – возникновение дружбы не обусловлено прозаичным влиянием гормонов – и потому она, несомненно, является чем-то гораздо более ценным и человечным, нежели любые отношения между полами.

Оливия разозлилась. Несколько дней она вообще не заходила к подруге, сидела дома, изнывая от тоски и бессилия, слушала одни и те же песни на плейере, рисовала или курила перед зеркалом – эту забаву она придумала себе совсем недавно; у неё теперь, как и у подавляющего большинства анорексичек и булимичек, появилась нездоровая тяга к разглядыванию самой себя, она находила в этом единственную болезненную радость – таков побочный эффект всех расстройств пищевого поведения.

Полуодетой Оливия вертелась перед большим старинным зеркалом в деревянной раме, способном отразить её во весь рост. Она приволокла его из кладовки специально для этого и прислонила к стене. Она чувственно изгибалась под музыку, исступлённо любуясь своими сильно выпирающими ключицами, прямыми, даже немного остроконечными плечами, изрядно уменьшившейся грудью – всей своей вновь обретённой подростковой неоформленностью, хрупкостью, недоженственностью, которой так старательно добиваются глупенькие девчонки жестокими диетами!