Тонкая математика страсти - [44]

– Нет, – признался я.

Айвен встал, подошел к тумбочке, на которой стоял самовар, выдвинул верхний ящик и вытащил оттуда квадратную пачечку чая. Высыпал, должно быть, полпачки в никелированный чайник для заварки. Потом поставил на стол сахарницу и две большие чашки.

– Уже закипает! – произнес он успокаивающим тоном. – А отсюда хороший вид на окрестности. Посмотри!

Я подошел к одному из четырех маленьких окошек этой комнаты. И увидел рядом внизу край крыши дома и нижнюю часть авеню Цесаря и крыши домиков, спускающихся к морю.

– Этот дом построил себе один австрийский архитектор, – говорил Айвен. – Думал встретить здесь старость… А в этой башне у него была читальная комната. Жалко, что я не люблю читать, а то б тоже сидел бы здесь по вечерам и читал что-нибудь.

– Так ты здесь уже хозяин? – дошло вдруг до меня.

– Да! – спокойно ответил Айвен.

Закипел самовар, и новый хозяин этого дома поспешил к тумбочке.

Я отошел к другому окну и увидел знакомое предгорье, и каменную площадку, с которой я смотрел на… я отвел взгляд от этого камня и теперь разглядывал уходящую вдаль полосу берега, линию, по которой проходила граница желтого песка и синей воды. Отсюда все выглядело сказочно. Идиллия без примет нынешнего времени. А ведь там дальше, за лысым холмом, покрытым выгоревшей травой, стоят бараки военного городка…

Сделав шаг назад, я обратил внимание на большую фотографию в золоченой рамочке. На пожелтевшем снимке стояла группа молодых людей. Лица из прошлого смущенно улыбались. Сверху, над их головами, аккуратными графическими литерами было выведено «БАУХАУС».

– Ты не знаешь, что такое «БАУХАУС»? – спросил я, узнав в одном из молодых парней на старом снимке бывшего хозяина этого дома.

– Нет, – ответил Айвен. – Хаус – это по-английски «дом». Наверное, какой-то дом… Чай налит!

Я вернулся к столу.

– Тебе сколько сахара? – спросил Айвен.

– Я без.

Он хмыкнул и высыпал в свою чашку три чайных ложки искристого песка.

– Я так устал вчера… – вздохнул он, поднося чашку ко рту и фукая на горячий чай. – Пришлось все правила переписывать…

– Зачем?

– Вставлять везде эту патрульную роту… теперь везде: «Это правило не касается солдат из патрульной роты и генерала Казмо». Генерал так недоволен… Получается, что эти солдаты важнее его…

Бедный генерал, подумал я, глядя в окошко напротив. До окошка было метра два с половиной и, естественно, ничего, кроме неясных очертаний крыш, стрел кипарисов и стремящейся вверх горы я увидеть не мог. Но в этой картинке – а пейзаж за окошком очень напоминал акварель в рамке под стеклом – светилась красная точка. Она была едва заметна, но мне этого было достаточно, чтобы снова вспомнить кошмар вчерашнего вечера и последовавшей затем ночи. Я отодвинул свой стул в сторону и получилось, будто я отодвинулся от Айвена.

Он посмотрел на меня удивленно.

– Жарко… – произнес я.

– Да, – согласился Айвен и отпил еще чая.

Я успокоился немного. Окошко осталось слева от меня. Но тут что-то заставило меня прищуриться, и я опять почувствовал растущее внутри меня раздражение. Мне могут не поверить, но я действительно в этот момент встретился взглядом с фотопортретом бывшего хозяина дома, висевшем на стене напротив. И я не выдержал его взгляда, хотя и пытался.

– Больше всего мне не нравится, – говорил Айвен, – то, что следующая патрульная рота прибудет сюда из Союза…

– Ты этому не рад? – не поворачиваясь к Айвену, спросил я. – Ведь это твои земляки… Может, встретишь друзей…

– Когда вокруг слишком много русских – я теряю себя, – сказал он. – Знаешь, почему мне в Африке нравилось? Потому, что я один был белый, а весь отряд – черный. Нас растасовали, как карты, – каждому местному отряду по одному воину-интернационалисту. Представляешь, ты один такой, а остальные все другие и похожи друг на друга… И здесь еще ничего, терпимо: я один – русский, а остальные – иностранцы или вот такие, как ты… А если сюда приедут еще сто русских… – и Айвен закрыл лицо ладонями.

– Ничего, – я попытался его утешить. – Приедут и уедут через месяц.

– Ты нас не знаешь! – Айвен покачал головой. – Я же тоже приехал только на месяц и не уехал отсюда… Ты бы поехал на свою родину, зная, что там разруха, тоска и ржавые трамваи, и матерятся все на каждом шагу?!

– У меня нет родины… – напомнил я новому хозяину дома.

– Значит, тебе легче, – пришел к выводу Айвен.

Вот в этом я был с ним согласен.

Допив чай, я извинился и объяснил, что меня ждут в гараже.

– Заходи, адрес теперь знаешь! – сказал на прощанье Айвен.

Настроение его было пасмурным, но, проведя меня до калитки в воротах, он все-таки улыбнулся по-дружески.

Развернув джип, я поехал в гараж. Бензин был почти на нуле, и я уже представлял себе, как в одиночку толкаю беспомощную машину по булыжной мостовой.

И вдруг над городом снова зазвучало знакомое собрание звуков, именуемое маршевой песней. И показалось мне, что доносится эта песня откуда-то сверху, с неба. Наверное, я слышал эхо, подхватившее эту песню и теперь бумерангом возвращавшее ее в город.

Я свернул на улочку, ведущую к «обеденному» кафе, и увидел впереди марширующую на месте роту.

Они уже не пели. Они дружно маршировали, улыбаясь и ожидая своей очереди просочиться в узкие двери, из которых вливался в уличный воздух сладко-пряный кухонный запах.