Тонкая математика страсти - [38]

– А что… все будет по-старому… и мне ничего не будет… за вчерашний… – в моей голове никак не соединялись воедино день вчерашний с днем сегодняшним и то, о чем говорили генерал и Айвен, казалось бредом сумасшедшего.

– Забудь о том, что было вчера! – настоятельно посоветовал генерал. – Раз тебя не убили, значит, ты не виноват ни в чем! Сегодня – новый день. Представь, что ты только что приехал в город и тебе предложили в нем остаться. Представил?

Я представил себе эту картину и кивнул генералу.

– Теперь я тебя спрашиваю: ты согласен остаться? – продолжил он.

– Да, – сказал я.

– Вот и хорошо, – облегченно выдохнул генерал.

– А где я буду жить?

– Пока там же, в гостинице, но без меня, – ответил Айвен. – Чаю выпьешь?

– Да.

– А о ребятах мы не забудем! – задумчиво склонив голову набок, сказал Казмо. – Это были настоящие герои, и они умерли за правое дело… Это судьба…

– А в городе все будет так, как и прежде? – снова спросил я, все еще не веря, что это возможно.

– Да. Сам увидишь, – генерал допил молоко и встал из-за стола.

– А где Феликс? – спросил я, обратив внимание на его отсутствие. Все-таки было необычно видеть генерала, который сам себя обслуживает за едой.

– Спит, – сказал Казмо. – Он до трех часов ночи на яхте катался. Теперь отдыхает. Да садись ты за стол, тебе же не приказывали стоять!

Я нашел глазами табуретку в правом углу кухни и, поставив ее к столу, присел.

Чай пили молча. Из таких же глиняных кружек. Грязный фарфор грудился в центре столика.

Каждый смотрел в свою кружку, не поднимая глаз. Может, и генерал, и Айвен только сейчас поняли свою вину? Я-то все время ее чувствовал, но после этого разговора казалось мне, что их вина больше моей.

Чай не был очень горячим, но мы так долго пили его и такими маленькими глоточками, словно боялись обжечь горло.

Прошло, наверное, полчаса, прежде чем мы встали из-за стола.

– В одиннадцать тебе надо быть в гараже, – твердо, по-командирски сказал мне Казмо. – Примешь джип, посмотришь: все ли в порядке с мотором. Знаешь, где гараж?

Я отрицательно мотнул головой.

– Как теперь эта улица называется? – генерал обернулся к Айвену.

– Вацлава Вишневского, – ответил новый инспектор по правилам поведения.

– Улица Вацлава? – переспросил я.

– Да, – подтвердил Айвен. – Ночью, когда заседал штаб победителей, они хотели переименовать все улицы города только в память о своих погибших… Мы с генералом заявили, что Вацлав погиб, пытаясь остановить революцию, и одну улицу отвоевали.

– Правда, паршивая улица… – недовольно буркнул генерал. – Короткая…

– Да, – вздохнул Айвен. – Там только три дома и гараж. Но зато ее очень легко найти – как раз напротив кафе, где мы завтракаем…

– Разрешите идти? – спросил я у генерала, понимая, что отныне я – его подчиненный.

– Иди! – сказал генерал.

Я развернулся и пошел к двери.

– Стой! – скомандовал за моей спиной Казмо.

Я остановился.

– Если увидишь в городе военных – не пугайся! Они подчиняются инспектору, – говорил мне в спину генерал. – Теперь в городе будет постоянно находится патрульная рота… Сейчас это американцы. Хорошие ребята. Теперь можешь идти.

Я спустился по деревянной лестнице. Вышел из дома. Перешел через мостик.

И, не оглядываясь, шел дальше, в город, который еще вчера утром я так любил.

Тропинка вливалась в «неаккуратную» аллею. Аллея впадала в низкорослую улицу. А улица стремилась к морю.

Было еще довольно рано. Что-то около восьми утра.

Я без труда нашел улицу Вацлава, прошел ее за полторы минуты. Вернулся и заглянул в кафе.

Морально я уже был полностью готов к овсянке и жидкому чаю, но, к моему удивлению, мне подали «дореволюционный» завтрак.

Рыбные палочки с французской горчицей, апельсиновый сок, тост с красным чеддером и хороший крепкий кофе.

За соседним столиком завтракали два парня, одетые в спортивные костюмы. Их лица были мне не знакомы. Оба ели жадно, не пользуясь ножами. Они разламывали рыбные палочки вилками и, окунув в горчицу, отправляли их в рот. И глотали, даже как следует не прожевав.

Это был их первый завтрак в городе мира.

Я это очень легко определил: по апельсиновому соку. Они выпили его за минуту и теперь давились рыбными палочками, стесняясь или не зная, что они имеют право попросить еще сока. А официантка, пребывавшая в лирической задумчивости, не замечала, что их стаканы пусты.

У одного из парней на правой руке было только два пальца: указательный и большой.

Поев, я вышел на улицу.

Город уже нагревался лучами утреннего солнца.

Город был чист и опрятен, и свеж, как только что испеченный торт. Даже деревья казались тщательно причесанными и подстриженными.

Город оставался таким же, каким он был позавчера, и, наверное, десять и двадцать лет назад.

Это моя жизнь снова изменилась. Снова полетел я под откос, неполные двадцать дней побыв свободным человеком. Утешало меня лишь то, что мои новые обязанности исключали участие в боевых действиях.

Но все равно, был я, кажется, еще не готов, если не сказать – совсем не готов, к исполнению новых обязанностей. И мое безропотное «да», сказанное генералу, являлось всего лишь обратным отражением моего внутреннего «нет». Я просто пребывал в том странном состоянии, когда смерть, по-дружески пожав мне руку, вдруг исчезла, отложив наше с ней свидание на более позднее время. Она словно испугалась кого-то, и теперь я чувствовал себя в долгу перед этим инкогнито. Я хотел благодарить, но не знал, кого. И хотя здравый смысл подсказывал, что над всеми нами висит дамоклов меч случая, и что жив я остался совершенно случайно, мне в это не очень-то верилось. С одной стороны, я сам сделал все, чтобы выжить: бросил винтовку, крадучись, пробирался городскими тропинками, прятался в погребе. Но это было вчера. А сколько сотен дней я отстреливался, наступал и отступал, не зная, за что и с кем воюют люди, поставившие меня в строй. И каждый раз пули не трогали меня. Они проносились мимо, и падали на землю наступавшие со мной, а я оставался.