Тони и Сьюзен - [95]

Рано или поздно тебе придется объявиться, сказали ему. Я подожду Бобби Андеса, сказал он.

Он слышал, как они ходят внизу, а голосов не слышал. Потом ничего. Почти тишина, долго. Он знал, что они там, потому что работала рация, хотя громкость они уменьшили и он едва ее слышал. В машине или в трейлере, с телом. На их месте он бы предпочел ждать снаружи. Может, они и были снаружи, сидели, покуривая, на обочине. Он снова услышал птичье пение, две чистые ноты, чик-чирик, пиу-у. Почувствовал, что полуденное солнце отступило, прохладный ветерок. Дятел выстукивает сигнал по дереву. Далекий непрестанный шум машин — где-то федеральная трасса несет по этим сельским местам семьи, коммерсантов и бандитов из всевозможных других сельских мест.

Канат вокруг живота, которым он был привязан к деревьям, затянулся слишком туго. Глупо прятаться, как беглец. Тони Гастингс это понимал. Он не намеревался быть беглецом. Если он в чем и повинен, то смирился с этим. Он не забыл своих планов и разговора с самим собою несколько часов назад. Пора, сказал он. Поднимайся, ты не можешь лежать тут вечно.

И все же он ждал. Предпочитая, чтобы сначала приехали остальные, — вдруг с ними будет Бобби Андес. Вдруг Бобби Андес найдет его первым и сообщит последние новости о смерти Лу Бейтса прежде, чем кто-нибудь его, Тони, спросит. Уже скоро. Подъехали машины, он услышал их ноги, их рации, голоса, возгласы. Он услышал Бобби Андеса:

— Куда он, блядь, делся?

Случилось вот что. Он хотел встать и позвать — эй, лейтенант, Бобби Андес, я здесь. Повернувшись, он навалился на пистолет с взведенным курком. Он поискал его ощупью, нашел и взял в левую руку, чтобы правой упереться в землю и подняться. Только он подобрал под себя ногу и начал разгибаться, как пистолет выстрелил. Ему стегнуло кнутом по животу, следом раздался ненавистный звук. Черт! — сказал он, зачем я это сделал? На секунду ему показалось, что он выстрелил в себя.

Ну и отдача — он уже забыл, как сильно она бьет, — опрокинула его навзничь. Если бы у него в животе была пуля, он бы умер. Он лежал на спине, лицом к тому, что должно было быть небом. От удара канат на его животе стянулся еще туже. Он попытался его ослабить. Попытался двинуться, но канат натягивался и не пускал. Если там пуля, то она миновала жизненно важные органы, он не умирает, но он прошит насквозь, привязан к земле. Боже мой, сказал он. А вдруг правда? Он подумал: зачем я сделал такую глупость? Вдруг я изойду кровью. Канат, продетый сквозь его живот, удерживал мустангов, чтобы не разбежались из загона, но они брыкались вовсю. Из-под нижних перекладин изгороди вышмыгивали полевки.

Если это и впрямь такая серьезная новость, то почему, подумал он, она не кажется такой уж важной. Он подумал: было бы от пули ощущение как от каната? Ощущение было бы такое, как сейчас. Он застонал, опознав его. Итак, сказал он, вот и другая жизнь Тони Гастингса. Он проживет ее, умирая. Она протянется от прошлого в будущее, и главенствовать в ней будет один факт — пуля у него в животе. Конечно, ко всему привыкаешь, но ничто другое его не занимало.

Долгое время спустя он осознал, что давным-давно услышал голос, сказавший:

— Господи, что это?

Казалось бы, полицейские должны быстро согнать отвязанных угонщиками лошадей, разве нет? Тем не менее они не пришли. Много времени прошло до того, как они не пришли.

Раз они не пришли: остаток мозга предложил ему подумать об умирании, отнестись к этому со всем вниманием. Тони Гастингс умирает, подумай об этом. Он должен был удивиться сильнее. Он смутно припомнил что-то, о чем хотел подумать, умирая, но не смог вспомнить, что это было. По крайней мере, он должен понять, почему умер. Вопрос из тех, что зададут другие, — как этого можно было избежать, что он должен был сделать иначе. Наверно, он перепутал левую руку с правой. Собирался приподняться, уперев в землю правую руку, но вместо этого налег на левую, которой держал у живота пистолет. Давление пальца на курок в судорожных поисках — наугад, под животом — точки опоры. Неврологический сбой, вызванный шоком от слепоты, к которой, впрочем, он должен был бы привыкнуть, будучи слепым уже так давно.

Ему подумалось, что если полицейские вовремя к нему поднимутся, то смогут его спасти. Если, услышав выстрел, они вскарабкаются сквозь кусты, то смогут вызвать по рации «скорую». Вероятным это не казалось. Он не улавливал признаков их присутствия.

Ему подумалось, что они найдут его тело и решат, что он покончил с собой. Это казалось логичным, они не удивятся. Он задумался, какие мотивы они ему припишут. Возможно (скажут они), он сделал это потому, что не смог вынести еще и ослепления вдобавок к своей утрате. (Они не будут знать, что он с этим смирился.) Или: он был так одержим мыслью о совершенном против него преступлении и потребностью в мести, что, когда Рэй умер, ему стало незачем дальше жить. (Они не знают о Луизе Джермейн, которая его ждет, — если он ей нужен слепой.) Или же (скажут они, недооценив в нем цинизм и трусость, эти наиважнейшие его качества) причина в его идеализме, в неспособности вытерпеть знание о себе, которое навязали ему Бобби Андес и Рэй: ему открылось, что у него нет иного морального преимущества перед своими врагами, кроме того, что они первые начали. Скорее же всего (не зная, как радостно он смирился с ожиданием), они просто отнесут это на счет невыносимости боли и умирания: поняв, что он не только ослеп, но и ранен выстрелом Рэя и истекает кровью, он не выдержал. Это для него было слишком, и он сломался. Вряд ли полицейские назовут его смерть несчастным случаем.