Тони и Сьюзен - [36]

Но двадцать лет замужества (никак не безмятежного) позволяют Сьюзен непредубежденно задуматься, каково было бы не расставаться с Эдвардом. Останься она с ним, превратилась бы в Стефани. И даже принимая в подобающий расчет Рози, Дороти и Генри, Сьюзен больше не боится задать себе вопрос, непременно ли жизнь в качестве Стефани была бы сколь-нибудь хуже жизни в качестве Сьюзен.

Однажды она спросила его, почему он хочет писать. Не почему хочет быть писателем, а почему хочет писать. Его ответы каждый день разнились. Это еда и питье, сказал он. Ты пишешь, потому что все умирает, — чтобы спасти умирающее. Ты пишешь, потому что мир — это невразумительный сумбур и его не видно, если не обозначить словами. Твое зрение притуплено, а когда пишешь, то как будто надеваешь очки. Нет, ты пишешь оттого, что читаешь, — чтобы истории из твоей жизни работали на тебя. Ты пишешь потому, что в твоем уме стоит гвалт и ты прокладываешь сквозь этот гвалт путь, чтобы разобраться в себе. Нет, ты пишешь потому, что заперт в своем черепе. Ты вводишь зонды в черепа других людей и ждешь ответа. Единственный способ дать тебе понять, почему я пишу, сказал он, это показать тебе, что я пишу, а я к этому еще не готов.

Большего ей не требовалось. Он подал это как жизненную необходимость. Она, правда, боялась: вдруг то, что на деле выходит из-под его пера, не утолит его голода. Узнав, что он бросил писать и стал продавать страховки, она понадеялась, что он как-то сумел сделать для себя страхование такой же подпиткой.

В его кредо Сьюзен смущало одно. Если писать — это жизненная необходимость, то что же делать ее студентам? Или ей? За вычетом писем, случайных дневниковых записей, какого-нибудь мемуара в блокнот, она не писатель. Как же она выжила?

Ну, она читатель. Эдвард не мог жить без писания, а она не могла жить без чтения. И без меня, Эдвард, говорит она, твое существование не имело бы смысла. Он передатчик, он отдает, она — приемник, она чем больше принимает, тем богаче становится. С хаосом в голове она справлялась, упорядочивая сумбур посредством чужих определений — под этим она понимала постоянное чтение, с помощью которого создала интересную архитектуру и географию себя. За годы она построила цветущую цивилизованную страну, богатую историей и культурой, с такими пейзажами и панорамами, которые и не снились ей в те дни, когда Эдвард хотел показать миру, как он его видит. Какими скудными казались эти видения рядом с землями, которые видела она. В последующие годы она великодушно желала ему расширить свой кругозор. И тут — «Ночные животные». Расширил ли он свой кругозор — неизвестно, но, по крайней мере, он нечто так видит и показывает это, и Сьюзен за него рада.

Весь день, хлопоча по дому, Сьюзен предвкушает вечернее чтение. Она отринула мысли об Эдвардовом сумасбродстве, которое не превосходило ее собственное. Суди об этой книге беспристрастно и радуйся ей. Если Эдвард, который ее написал, кажется умнее и лучше Эдварда, которого она знала, то удивляться тут нечему. Она предвкушает пятничную встречу с новым Эдвардом, прибавившим двадцать пять лет зрелости. Но будь готова к тому, что сияния он излучать не будет. Хотя некоторые писатели кажутся как люди лучше своих книг (сами они тебе нравятся, а то, что они пишут, — нет), другие — не такие уж славные, себялюбивые и хмурые, а книги их при этом привлекательные, умные и полные света.

Но все-таки, говоря по правде (по правде Сьюзен), Эдвард «Ночных животных» все еще скрыт. Спрятан в накале истории Тони, как полицейский, невидимый за фарой-искателем. Так будет не все время. Когда Тони, пройдя по следу своей беды, отыскав убитую жену с дочерью, перейдет от общечеловеческого в своем несчастье к тому, что есть в нем лично его, Тониного, — появится ли Эдвард тогда? Сьюзен думает, что сказать, пока этого не произошло. Сейчас только вот что: начал ты недурно. Если не сдюжишь, то хотя бы это никуда не денется. И это большое облегчение, Эдвард, ты даже не представляешь себе, какое это облегчение.

Чтение второе

1

Когда Сьюзен Морроу возвращается к книге, время уже позднее. Она сидит на диване, последние два часа громыхают у нее в голове: Дороти дробно сбегает по ступенькам с Артуром к его машине, Рози разыскивает своих рождественских лошадок, у Генри наверху могучие звуки Вагнера в полную силу — не рок ему подавай, а Вагнера, — и она велела ему закрыть дверь и убавить громкость. Она находит рукопись на кофейном столике под доской от «Монополии», которую кто-то кинул, завалив тысячами долларов, зелеными домиками и отелями. Она расслабляется, закрывает глаза. Сейчас она вызволит книгу из этого брошенного богатства. Сейчас она будет читать.

Ее мозг не хочет настраиваться. Тот ли юный розовощекий Артур милый паренек, за которого себя выдает? Застенчивый, отводит взгляд, зарождающееся безумие, сумасшедший мальчик-убийца? А Марта укладывается на доску от «Монополии», на деньги и так далее — отели колют ей живот, — и на весь мир Тони под доской. Сьюзен подсовывает руку, и Марта стекает на пол, унося с собою современную цивилизацию. Мяу на тебя, говорит Марта.