Томный дух болотного зверя - [73]

— Если ты, в итоге, хочешь полностью присвоить себе открытие, зачем тогда наляпал на машины этикетки с аббревиатурой Университета? — горячо спрашивал Ананьев.

— Ты не так все истолковываешь, Борис, — ответил Купер. — Я просил твоей помощи, ты — согласился. Но согласился на что? Тебе платят за эту деятельность деньги, ты выполняешь не свою, а мою работу. Аббревиатуру же необходимо было сделать. Иначе бы мы походили на захудалых джиперов, едущих на какое-то провинциальное трофи. В остальном, вини Цукермана, ведь это он распорядился сделать на, еще раз подчеркну, моих машинах наклейки, словно они принадлежат Университету.

Ананьев насупился. Виктору это было хорошо видно во внутрисалонное зеркало.

— Ну, вот мы и дома! — радостно воскликнула Юля, показывая, что машина проезжает мимо знака, говорящего о начале населенного пункта Череповец.

— Витя, поезжай, пожалуйста, ближе к месту. Мы не будем ночевать в Череповце. Отвези нас, лучше, к Марии Васильевне, так, кажется, ты ее называл, — произнес с заднего сиденья Купер.

— К бабе Маше, — кивнул парень.

— А как же продукты? — воскликнула девушка. — Нам надо произвести их закупку.

— Сделаем это в селе. Ближе к месту остановки, — сказал в ответ Купер. — Заодно не придется лишний раз напрягать технику. Она и без продуктов уже под завязку нагружена.

Юля погрустнела.

Виктор сосредоточился.

Надежды на скорый отдых рухнули. Предстояло проделать еще около тридцати километров. От многочасовой езды у парня затекли руки, в шею стреляло болью, а уставшие глаза покраснели и начали слезиться. Но пришлось исполнять указание начальства. Он собрал в кулак всю волю, сконцентрировал все силы, и поехал дальше, сделав лишь короткую остановку, чтобы обождать «Газель», куда запрыгнули Лёга, Андрей и Мишка, согласившиеся стать в экспедиционной команде разнорабочими, да по пути, на трассе, еще раз завел автоколонну на АЗС для последней дозаправки топливом (в Конино, насколько ему помнилось, автозаправочных станций не было).

3

Ира находилась в кромешной темноте.

Тьма была полной, абсолютной. Она давила на глаза и вселяла чувство нереальности происходящего, — ты ощущаешь себя, но не видишь.

Руки и ноги девушки прочно удерживались сковавшими ее путами.

Таким образом, получалось, что Ира не могла ни смотреть, ни двигаться. Единственными действиями, которые она сейчас способна была предпринять, выступали действия ее собственного разума. Таковыми могли стать многие процессы, в том числе и нахлынувшие, ни с того ни с сего, воспоминания.

Вспомнилось детство, родной поселок Конино, их покосившийся домик, построенный еще в 30-е годы ее прадедом.

Мысленно Ира перенеслась в один из тех дней, когда она жила там.

На дворе стояла ранняя осень. Листья деревьев едва принялись менять цвет, а погода радовала еще довольно теплыми деньками. Она — одетая в свободно развевающийся самошитый халатик, тащит в руках огромное ведро, наполненное комбикормом. Ей надо дотащить его до курятника и покормить кур. Внезапно из ворот, на велосипеде, бешено выпучив глаза и, с остервенением, нажимая на педали, выезжает ее старший братец. Не разобрав, куда летит, он опрокидывает Иру, вместе с ведром, на дощатый помост около крыльца.

Кроме нее самой и брата в семье был еще один ребенок — младшая сестра, причем брат являлся любимцем отца, а в младшей сестре не чаяла души мать.

Ира же оказалась у родителей не только нелюбимым, но и нежеланным ребенком. Мать ей иногда напрямую, говорила:

— Я тебя вообще не хотела рожать, но уж так получилось…

Ира делала безразличный вид, но, в действительности, эти слова матери больно ранили ее.

— Папа, это не я, это все она! — завопил ее брат, поправляя у велосипеда скособочившийся от удара об Ирино плечо, руль.

Ира встала с досок помоста на ноги. Весь ее халатик был покрыт просыпавшимся из ведра комбикормом.

— Что у вас там?! — высунулся из окна отец. — Так, так! Вы, уроды, знаете, что комбикорм денег стоит?

— Может, кур на крыльцо пустить, чтобы они корм склевали? — робко предложила Ира.

— И все крыльцо, пока жрут, обгадили?! — ответил отец.

Вечером отец отвел ее в располагающуюся за домом баню, — специально, чтобы ничего не было слышно, и порол там добрых полчаса. Ира извивалась под кусающимся ремнем, корчилась от его горячих ударов, но эта боль была — ничто в сравнении с той, которая ожидала ее дома.

Вообще к порке Ира привыкла, ибо пороли ее часто — по поводу и без. Утешалась она леденцами, хранящимися у нее в кровати, под подушкой. Сколько терпения ей нужно было, чтобы собрать деньги на эти леденюшки! А собирала она их хитро, надеясь только на себя, ведь родители ей ни разу в жизни не дали ни копеечки. Хорошо, хоть, как-то одевали, да в еде не отказывали. Раз в два дня мать посылала ее в сельский магазин за свежим хлебом. Ира стояла в очереди, покупала хлеб и, засовывая его в огромную материну сумку, как будто случайно роняла около прилавка ключ от своего дома. Наклонившись, чтобы достать ключ, ей удавалось, вместе с ним, выудить из-под прилавка несколько 10-ти или 50-ти копеечных монет, бог его знает, сколько месяцев назад вырвавшихся у продавщицы из рук и туда закатившихся. Однажды Ире даже попалась монетка достоинством два рубля! За постоянно падающий ключ сельчане прозвали ее растеряхой, но Ире было глубоко наплевать, как ее называют, главное — через сколько-то недель на добытые таким образом деньги она смогла купить коробочку, выполненную в форме декоративного жестяного сундучка, полную леденцов с ванилью. И теперь, всякий раз, после очередной несправедливой порки, девочка доставала из-под подушки коробку, открывала ее, брала оттуда один леденец и клала его себе на язык. Вместе с ним во рту как будто растворялись все нехорошие переживания, приключившиеся с ней за день.