Томка, дочь детектива - [36]

Валуйский со сдержанной улыбкой посмотрел на нас. Мы оба – я и Марина – не сводили глаз с экрана.

– Должен отметить, что медальон этот чрезвычайно распространился и ныне известен всему христианскому миру. Католики относятся к нему с большим почитанием. По сути, если разобраться, то он сейчас как разменная монета и для коллекционеров вроде меня не представляет особой ценности. Если бы не одно «но»…

Он сел на свое место, сомкнул ладони, опустив локти на колени. Он хотел привлечь наше внимание к своим следующим словам, и ему это удалось. Не зря Валуйского так часто приглашают на телевидение.

– Медальон, который пропал из моей машины, имеет почти непосредственное отношение к создательнице, самой Екатерине Лябур. Есть все основания полагать, что она держала его в руках, а позже передала кому-то из своих ближних. У него очень грубая чеканка. Он ходил по самым разным рукам, много лет прятался в сейфах и хранилищах, пылился в частных коллекциях, пока в конечном итоге не попал к нам в страну и в наш город, а все самое ценное, что попадает в наш город, так или иначе проходит через мои руки. – Он сделал паузу. – В силу известных обстоятельств сейчас медальон находится у вас. Хотите вы того или нет, но я собираюсь вернуть его обратно.

Валуйский посмотрел на меня. Он ждал реакции. И он ее дождался. Я не сумел скрыть свои истинные эмоции, потому что был потрясен не меньше, чем французская монашка, узревшая Богородицу. На экране телевизора была изображена «счастливая монетка» моей дочери Томки – желтый овал с изображением женщины в широких одеяниях и с нимбом над головой; обратная сторона изображала крест, переплетенный с большой буквой «М», и два сердечка, одно из которых почему-то было пронзено неким подобием шпаги. Этот медальон Марина несколько лет назад подарила дочери как красивую безделушку, сообщив, что нашла ее в старой шкатулке матери, и позже забыла о ней.

Просто удивительно, как этот кусочек желтого металла уцелел до сего дня – это у моей-то маленькой разбойницы, чьи игрушки живут не более двух-трех дней после покупки и в лучшем случае находят вечный приют в шкафу, в худшем ломаются и летят в мусорное ведро!

Я шумно выдохнул.

– Вы уверены в его подлинности? – спросил я.

– Абсолютно. У него имеются особые приметы, которые нельзя увидеть невооруженным и неподготовленным глазом. Во всяком случае, вы их не распознаете.

– Насколько велика его ценность?

– Чертовски велика. Сомневаюсь, что у вас хватит денег откупиться.

– И поэтому вы оставили его в машине на видном месте, пока бегали за пивом?

Губы антиквара дрогнули. Очевидно, он уже не раз вынес смертный приговор самому себе за головотяпство и в моих порицаниях не нуждался.

– Мне и в голову не могло прийти, что в таком маленьком, пусть даже и миллионном, городе, как наш, найдется идиот, способный угнать машину Владимира Валуйского!

– Однако, он нашелся…

– …и поплатился за это!

Хозяин коттеджа хлопнул ладонью по колену. Я же старался вести себя спокойно. Первый шок постепенно проходил. Негоже нам сейчас устраивать перепалку, тем более что мы находились на чужой территории и мне еще предстояло выяснить, кем для нас является Антиквар – врагом или союзником. В иных обстоятельствах я бы плюнул и растер каблуком, но сейчас приходилось изображать почтение, потому что речь шла о моей дочери.

Ну, Томка, зараза маленькая, дай только добраться до тебя!

– Почему вы так уверены, что вещица по-прежнему у нас?

– Я вовсе не уверен, вот в чем дело. Потому мне и требуется ваша помощь. Я хочу, чтобы вы поняли, Антон, к вам у меня нет претензий. Если я и могу предъявлять кому-то счет, то этого человека давно нет в живых. Итак…

Он взглянул на меня торжественно. В ответ на такой призывный взгляд я мог лишь положить руку на грудь и поклясться в верности Ордену и Ложе.

– Сделаю все, что в моих силах.

Про себя я подумал, что будет трудно отнять у ребенка ее «счастливую монетку». Она с ней, знаете ли, сроднилась.

23

Томкины игрушки… целая история. Точнее, биография. Многие игрушки, какие только были в ее жизни, остались в том или ином обличье в детской комнате, из-за чего комната Тамары Даниловой напоминала забитый ненужным хламом вагон «Полярного экспресса», в котором на главного героя, мальчика, разуверившегося в волшебстве, набросилась марионетка с лицом Эбенезера Скруджа: «Ты не веришь в Рождество! Ты не веришь в Рождество! Не ве-еришь!..». (Томка на этом эпизоде всегда пряталась за угол моей комнаты, хотя видала ужасы и похлеще).

От некоторых кукол остались ноги, от других – головы с ободранными волосами, а иным не везло настолько, что на память о них оставались лишь туфли, да и то без пары. Там и сям в комнате валялись обломки игрушек, извлеченных из шоколадных яиц – пластмассовые палочки, шляпки, крылья, ботинки, винтики. Одним только разнокалиберным шарикам и мячикам несть числа, они закатывались мне под ноги до сих пор, хотя, казалось, я выбросил последний еще год назад (наверно, они прячутся под диванами и креслами, а туда я не залезал уже очень давно и не полезу ни при каких условиях).

Особую любовь Томка питала к мягким игрушкам. Мы их выигрывали в автомате в ближайшем к дому супермаркете чуть ли не каждый день, пока хозяева автомата не подсчитали убытки и не пришли к выводу, что машина ведет себя с покупателями слишком уж доброжелательно. Они перепрограммировали ее, и теперь удачным оказывался лишь каждый десятый захват железной трехпалой клешни. Мы прекратили играть. Но и за прошедшее время успели вытащить из стеклянной камеры три десятка зайцев, медвежат, мышек, кошек и прочей пушистой живности, и все они теперь облюбовали нашу квартиру согласно своим представлениям о комфорте. Проще говоря, они были везде.