Я недолго. Просто хочу кое-что пояснить.
Роман «Край непуганых» вырос из короткого рассказа, написанного в 2014 году. Группа известных и уважаемых общественных деятелей, в числе которых Борис Акунин и Юрий Сапрыкин, объявили творческий конкурс «Хорошие сценарии для России», предложив литераторам «пофантазировать на тему того, как могла бы выглядеть цивилизованная Россия, в которой всем нам понравилось бы жить». Дескать, антиутопиями о безнадежном тоталитарном будущем мы уже сыты по горло, аж повеситься хочется, а вот попробуйте написать — утопию.
Я и написал.
К сожалению, с конкурсом и моим участием в нем что-то не заладилось, но рассказ остался. Два года он пылился у меня на Складе Хороших Идей, пока я не решил вдохнуть в него новую жизнь (если слишком долго тянуть, Склад превращается в Кладбище). Мне показалось, что у этой короткой истории может быть развитие. И вот роман перед вами.
Разумеется, у каждого из нас свои представления о прекрасном, и я вовсе не настаиваю на том, что все было бы именно так, как описано в этой книге. Мы ведь и в самом деле не знаем, как жила бы страна, «у которой все получилось». Но одно могу сказать точно: лично я бы с удовольствием поселился в этом маленьком городке, жители которого не запирают двери своих домов и не боятся завтрашнего дня.
Вот, собственно, и все. Больше не смею вас задерживать.
— А закон что дышло, сунул — да и вышло, в три-душу коромысло, никакого смысла…
Михалыч хмыкнул, радуясь найденной рифме, и прикурил очередную сигарету. Кажется, уже третью с утра. Скоро утренний кашель начнет разрывать его на куски.
Поднимавшееся над горизонтом солнце стало припекать. В соседних домах большого спального района начинался новый день: лаяли дворовые собаки, орали петухи, мамаши готовили завтраки, отцы выгоняли из гаражей семейные минивэны. Город Край, как обычно, проснулся бодрячком.
— Я покажу вам мать Кузьмы, мы не рабы, рабы не мы…
Михалыч уже не знает, как долго живет в этом «заповеднике», где все нарочно устроено так, чтобы его злить. Десять лет? Двадцать? Поначалу он вел отсчет, когда память еще цеплялась за ускользавшее «светлое» прошлое, но со временем из-за длительных запоев калькулятор в голове стал глючить.
«Когда-нибудь ты окочуришься во дворе, пень старый!», — ворчала Софья, пытаясь стянуть со стола распечатанную бутылку местного самогона. Иногда ее попытки были удачными, но в последние годы Михалыч все чаще успевал дать жене доброго пинка и отстоять свое единственное в этой жизни завоевание — святое право отключиться… Нет, дело вовсе не в том, что он основательно подсел на стакан. Может, вообще все наоборот! Когда-то в молодости Михалыч не единожды задавал себе экзистенциальный вопрос: что первично — курица или яйцо? Иными словами, мы в России пьем, потому что нам так плохо, или нам так плохо, потому что мы пьем?
Молчит Русь, водки в рот набрала.
Они с Соней жили раньше в большом городе. Ну, скажем так, он был побольше, чем Край (чтоб его цунами накрыло!). Прожив после свадьбы вместе шесть лет, супруги поняли, что детей иметь им не суждено. Как ни пытались, каких врачей только ни посещали, ничего не помогло. Возможности медицины тех лет были весьма ограничены. Вот если бы сейчас им озадачиться потомством, глядишь, чего-нибудь и выгорело, но возраст, понимаете ли… да и привыкли они уже бобылять вдвоем. «Так и помрем, взявшись за руки», — говорил иногда Михалыч в минуты просветления.
В остальном же все было относительно неплохо: он — при заводе, слесарь высшего разряда, Софья — мастер участка на крупной ткацкой фабрике. Квартиру Михалычу выделил завод, пусть и однокомнатную, но просторную, с двенадцатиметровой кухней. А на кой ляд им больше, двоим-то? Днем оба на работе, вечером за столом перед телевизором. В выходные Софья по хозяйству суетится, Михалыч усвистывает на рыбалку или по грибы, а то иногда и с мужиками во дворе пивком пузо прополаскивает.
Но в одночасье привычный мир, от которого с годами уже ничего не ждешь, рухнул. Случилась беда. Будь ты хоть трижды слесарем высшего разряда, а раз в год и сухая палка становится базукой, особенно если придешь на работу с похмелья. Не поладил Михалыч со своим родным станком, на котором в лучшие годы мог вслепую работать, лишился двух пальцев — среднего и безымянного. Много крови потерял, пока медиков ждали, орал, катался по полу, поминая чью-то мать. Но привели в чувство в итоге, объяснив, что он еще легко отделался, потому что могло и по локоть оттяпать.
О разряде можно было забыть — куда ему без двух пальцев-то! К тому же, нарушил технику безопасности, бестолочь, подставил руководство, так что получай, брат, должность разнорабочего, а не нравится — проваливай.
Запил пуще прежнего Михалыч, на работе балду гонял, в домино резался. Скандалы в доме участились, Софья часто являлась на свою фабрику в слезах и побитая. Само собой, пошли месткомы, парткомы, из рук все валится. Лишилась она вскоре должности мастера, а вместе с ней и значительной части зарплаты. Михалыч же, в конце концов, вообще был уволен с волчьим билетом.
