Томирис - [54]

— Какой изверг!— Как всякая женщина, Табана была откровенней в своих суждениях.— Бедная Мандана!

Мандана была подругой ее юности.

— В Мидии каждый третий — осведомитель царской тайной службы,— предупредил ее Гарпаг.

— Я знаю это, и, кроме моей Накии, у всех слуг отрезаны языки, а писать они не умеют.

— А моя клятва?

- Царь первый нарушил свою клятву. Хорошо, что со страху сбежал еще в начале сражения и тебе удалось сохранить армикх, хотя с большими потерями. Но не беда, больше он не будет корчить иа себя полководца, а войска у Мидии много...

— Он мой царь и повелитель, Табана...

— Он ничтожный и отвратительный старик, Гарпаг, а будущий повелитель у меня на руках и требует от своих слуг, чтобы его быстрее накормили. Я вообще удивляюсь, как это его хватило на Мандану, и не удивлюсь, если узнаю, что великанша Ариеннис со страху приголубила кого-нибудь...

— Ох и язык у тебя, Табана. Смотри, доведет он нас до беды!

— Вы, мужчины,— трусы. Машете мечами и думаете, что храбрее всех. Что ты видел хорошего от царя? Если бы он был мало-мальски похрабрее, давно бы избавился от тебя. Это ведь счастье, что воевать он предпочитает твоими руками и ты ему нужен. А вот этот младенец, если станет царем, кому он будет этим обязан? Нам, Гарпаг! Моя бедная подружка Мандана! Разве мать забудет спасителей ее ребенка? Ну, Камбиз не в счет...

— Одумайся! Далеко тебя твои мечты завели, вернись назад! Ты что, не знаешь Астиага? Этот младенец никогда не будет царствовать, потому что, так и не выговорив "мама", он умрет. Не я, так другой это злодейство совершит. Но тогда у царя будет другой военачальник, а Мандана лишится своей подруги.

Табана поняла всю справедливость слов мужа. Она нежно поцеловала ребенка, встряхнула головой и сказала:

— Ты прав, Гарпаг. Астиаг перережет половину Мидии, но свою злую волю выполнит. Однако запомни! Если это злодеяние совершится твоими руками — забудь меня! Я не смогу обнимать детоубийцу.

* * *

Гарпаг не убил Кира. Он вызвал к себе царского пастуха Митридата и поручил ему это дело, предупредив, однако, что лично проверит исполнение.

Митридат очень торопился домой, в горы. Не потому, что ему не терпелось совершить злое дело, нет, просто его жена — Спако, что означало по-мидийски "собака", должна была вот-вот разрешиться от бремени.

Спако встретила мужа горькими слезами — ребенок родился мертвым. Узнав от Митридата ужасные новости, Спако решила, что это судьба! Она переодела своего родного, но, увы, мертвого сына в роскошные одежды Кира и велела мужу похоронить его как царского внука.

По приказу Астиага Гарпаг, вырыв тело, привез его во дворец. Взглянув на уже разлагающийся трупик, Астйаг, утирая кулаками сухие глаза, повелел похоронить внука с подобающей его сану пышностью.

* * *

Кир рос смелым, ловким и сильным. Он помогал Митридату пасти царские отары в горах Эльбурсы близ Каспия. Приемный отец брал мальчика с собой и на охоту. И достигнув юношеского возраста, Кир с ножом в руке шел бестрепетно на медведя, дикую рысь. Суровый, весь заросший и сам похожий 'на медведя, Митридат не давал поблажки приемному сыну. Зато Спако души не чаяла в Кире. У нее всегда находились для него и теплая лаоса, и нежное слово. Когда он, усталый до смерти, валился на жесткую подстилку, Спако тихо напевала ему колыбельную, легким движением ладони поглаживая его черные кудри. Во время еды она старалась подсунуть Киру лепешку посвежее, помягче. И Кир до конца дней своих не забывал Спако." Он часто вспоминал о ней, с нежностью произнося ее имя, и окружение его, не допуская и мысли, что господин четырех стран света называет матерью женщину низкого про- исхождения, решило, что необыкновенная судьба дала их властелину в матери собаку и это священное животное вскормило его своим молоком.

Однажды Митридат спустился с гор в Экбатаны, чтобы продать сыр, мясо, молоко и прикупить кое-что, необходимое в хозяйстве. Пока названый отец занимался торговлей, Кир успел и подраться, и помириться с городскими ребятишками. Его сила и ловкость вызвали уважение у сверстников, и когда стали играть в "царя", то выбрали "царем" нового знакомого. Но один из них, сын придворного сановника, не захотел признавать какого-то голодранца и стал насмехаться над Киром. Гневом вспыхнули глаза юного царя, и он властно приказал своим .подданным связать ослушника и отколотить палками по пяткам. Подданные выполнили повеление Кира очень охотно.

Зареванный бунтарь бросился к отцу и рассказал ему о том, как сын пастуха Митридата избил его. Конечно, для вельможи пастух был слишком ничтожным противником, чтобы церемониться с ним, но он был царским и принадлежал Астиагу, а предугадать, что найдет на этого самодура, если расправиться с его пастухом самовольно, было невозможно. И придворный сановник направился с жалобой ва дворец.

С изумлением смотрел на дерзкого мальчишку Астиаг: этот пастушонок как две капли воды походил на Киаксара, отца Астиага.

— Как ты осмелился избить сына благородного человека? Ты, раб, поднял руку на господина?

— Меня избрали царем, и я был господином, а он моим рабом. И это он осмелился не повиноваться мне! Разве ты, царь, не поступил бы так же?