Том Сойер - разбойник - [5]
Эти мысли всё больше и больше растравляли меня, и наконец, когда стало обидно до слёз, я начал думать о путях к славе.
Нет, я не хотел прославиться так, как прославился Орька. Капли горечи были в его славе, ибо несколько раз я слышал, как девочки, взглядывая на Орьку, фыркали и шептали: «Первый хулиган школы!» Я не хотел славы первого хулигана. К тому же меня могли исключить из школы и не принять обратно — за моими плечами уже был непростительный грех. Я заработал его в первую неделю после начала учебного года.
В то время мы все поголовно — мальчишки, конечно, — увлекались стрельбой из ключей. Я не буду делиться механикой этой стрельбы — это уже история. Скажу только, что нужно было достать хороший ключ, чтобы он выстрелил громче, чем остальные. Мне удалось добыть здоровенный амбарный, длиной в ладонь. Наверное, он открывал замок величиною с ведро. В торце ключа зияла дыра, в которую влезал мизинец. Я представил себе, как оглушу всех, выстрелив из этого чудовища в укромном углу двора, за сараем, во время большой перемены.
Я начал заряжать ключ на географии.
Мои руки трудились под крышкой парты. Я соскабливал со спичек головки и уминал их в отверстии ключа толстым гвоздём с отпиленным остриём. На это ушло Две коробки похищенных у матери спичек. Потом тем же гвоздём я начал размельчать заряд в ключе. Я знал, что чем мельче «порох», тем он сильнее жахнет. Надо было превратить заряд в пыль, и я работал изо всех сил, крутя гвоздь-боёк в отверстии ключа.
Географ только что кончил объяснять новый материал и склонил голову над журналом, выискивая, кого бы спросить, как проклятый ключ взорвался у меня прямо в руках. Облако синего чада взвилось над партой, Орька дёрнулся в сторону и чуть не упал в проход между рядами, ребята застыли как гипсовые, географ вскинул голову и уронил очки на стол, а я, бросив раскалённый ключ на пол, сунул обожжённые пальцы в рот.
И тоже всё кончилось очень грустно. В кабинете директора я клялся, что подобное никогда-никогда-никогда больше не повторится, мать прикладывала к глазам носовой платок и смотрела на меня, как на каторжника, а Сергей Иванович, географ, постукивал пальцами по столу и говорил: «Возмутительно! Скоро они принесут в класс винтовку или, чего доброго, пулемёт!»
В сентябре меня не исключили из школы. Но если бы я прославился ещё раз подобным образом…
Нет, нужен другой путь, прямой и светлый. И я ломал голову над этим светлым путём, но ничего доброго не придумывалось.
III
Был у нас в школе драмкружок, и в четвёртом классе я был записан в него и даже сыграл роль чертёнка в инсценировке пушкинской сказки о попе и о его работнике Балде. Татьяна Михайловна, наша учительница, сказала, что у меня здорово получилось, что я — несомненный талант. Но после спектакля я в пионерской комнате подрался с Мироновым, первым силачом класса, который играл Балду. Мироныч и в самом деле был так похож на Балду не только в спектакле, но и на уроках, что я прямо сказал ему об этом… Он огрел меня по спине верёвкой, которой вызывал из моря бесов, а потом оторвал хвост от моего костюма. Хвост, который я сам шил из чёрного сатина и которым так гордился. Я бросился на него с кулаками. От неожиданности он отступил на шаг, споткнулся, сел на наш большой отрядный барабан и провалился сквозь него на пол. В результате меня отчислили из драмкружка, а Мироныч несколько дней подкарауливал меня на улице после уроков, так как барабан пионервожатая записала на его счёт. Мне приходилось пробираться домой какими-то задними дворами и перелезать заборы. После этого я охладел к драматургии.
Конечно, можно было снова записаться в кружок и попытаться прославиться на поприще актёрского искусства, но на это требовалось время. Мне же хотелось прийти к славе одним большим шагом, как Орька.
…А что, если выучить наизусть «Медного всадника» Пушкина? Вот была бы сенсация! Я был уверен, что даже наша Полина Фёдоровна, литераторша, не знает и половины поэмы Наизусть. А я в один прекрасный день вышел бы к доске и отчеканил бы её с первой строки до последней.
Берег пустынных волн… Как здорово, а? Вот это поэт!
Я перелистал «Медного всадника». В нём было четыреста семьдесят шесть строк. Память у меня неплохая, я обычно заучиваю стихотворения в тридцать строк за один вечер. Значит, на всего «Всадника» уйдёт… я подсчитал на листке: примерно шестнадцать дней. Полмесяца!
Нет. Это слишком долго.
На берегу пустынных волн…
А что, если самому написать стихотворение?
Только ради чего и для чего?
Стоп!
Сейчас самый конец сентября, потом октябрь, потом…
Блестяще!
Стихотворение надо написать к седьмому ноября, к празднику Великой Октябрьской революции!
Это не то что читать уже кем-то написанное. Это — своё собственное.
Я — поэт!!!
Идея пришла мне в голову на геометрии, и, так как я не привык откладывать дел в долгий ящик, я сразу же начал писать стихотворение в той же тетрадке, где чертил треугольники и решал задачи о высотах и медианах.
К празднику Ноября у нас всегда готовили свежую газету, и стихотворение, конечно, пойдёт в этот номер. Вся школа прочитает его…
