Том Соуер за границей - [31]

«Поднимитесь чуточку повыше, масса Томъ!» и мы поднимались на фугъ или на два, проносясь надъ плоскою крышею какой-нибудь мазанки, на которой спали люди, только что начинавшіе теперь просыпаться, зѣвать и потягиваться. Случилось разъ, что кто-то изъ нихъ всталъ на ноги, чтобы получше зѣвнуть и потянуться, а мы его толкнули въ спину, онъ такъ и ударился внизъ. Между тѣмъ прошло уже съ часъ, а кругомъ все еще господствовала могильная тишина, и мы тщетно напрягали свой слухъ и затаивали дыханіе. Но туманъ вдругъ немного разсѣялся и Джимъ крикнулъ въ ужасномъ испугѣ:

— О, ради Бога, назадъ, масса Томъ! Тутъ самый громаднѣйшій великанъ изъ «Тысячи и одной ночи!» Онъ идетъ на насъ! — Говоря это, онъ попятился къ кормѣ.

Томъ далъ задній ходъ машинѣ, а когда мы остановились, человѣческое лицо, величиною съ нашъ домъ на родинѣ, заглянуло въ нашу лодку, совершенно какъ если бы домъ посмотрѣлъ на насъ своими окошками. Я упалъ и обмеръ. Полагаю, что я былъ даже совсѣмъ мертвъ съ минуту или двѣ: потомъ я пришелъ въ себя и увидѣлъ, что Томъ зацѣпился большимъ багромъ за нижнюю губу великана и удерживалъ тѣмъ нашъ шаръ на мѣстѣ, а самъ закинулъ голову назадъ и разсматривалъ внимательно эту страшную рожу.

Джимъ стоялъ на колѣняхъ, скрестивъ руки и смотря на этотъ предметъ какъ бы съ мольбою; онъ шевелилъ губами, но не могъ произнести ничего. Я только взглянулъ и былъ готовъ лишиться чувствъ снова, но Томъ сказалъ:

— Да онъ не живой, дурачье! Это сфинксъ.

Никогда еще Томъ не казался мнѣ такимъ маленькимъ: настоящая муха! Но это было потому, что голова великана была такъ велика и ужасна. Ужасна! да, но она не устрашала меня уже болѣе, потому, что у нея были благородныя черты, въ которыхъ выражалась грусть и какая-то мысль, но занятая не нами, а чѣмъ-то другимъ, болѣе широкимъ. Изваянъ этотъ сфинксъ былъ изъ камня, — красноватаго камня, — носъ и уши были у него сколоты и это придавало ему обиженный видъ, что невольно возбуждало въ насъ жалость къ нему.

Мы отодвинулись немного, покружили около него и надъ нимъ, и онъ показался намъ весьма величавымъ. Голова у него была мужская, — можетъ быть, женская, — а туловище вродѣ тигра и длиною въ сто двадцать пять футовъ; а между передними его лапами помѣщался прехорошенькій, маленькій храмъ. Цѣлыя сотни, можетъ быть, и тысячи лѣтъ, изъ массы песка виднѣлась лишь одна голова сфинкса, но недавно песокъ былъ раскопанъ и открылся этотъ маленькій храмъ. Сколько потребовалось песку, чтобы схоронить такую громаду? Я думаю не менѣе, чѣмъ для того, чтобы зарыть цѣлый пароходъ.

Мы спустили Джима на самую макушку сфинкса, вручивъ ему американскій флагъ для охраны, потому что были въ чужомъ государствѣ; потомъ стали переходить съ одного разстоянія на другое, ради того, что Томъ называлъ эффектами, перспективами и соразмѣреніями; а Джимъ старался въ это время принимать различныя положенія и позы, какія только могъ придумать. Самою удачною фигурою было стояніе на головѣ и прыганье по лягушачьи. Чѣмъ болѣе мы отдалялись, тѣмъ меньше казался намъ Джимъ, но съ тѣмъ вмѣстѣ выросталъ сфинксъ, такъ что, наконецъ, намъ представилась только какъ бы булавка на куполѣ, такъ сказать. Томъ говорилъ, что, такимъ путемъ, перспектива уясняетъ дѣйствительную соразмѣрность предметовъ; негры Юлія Цезаря не могли уразумѣть его величины, потому что были слишкомъ близко къ нему.

Мы удалялись все болѣе и болѣе, такъ что Джимъ исчезъ совершенно изъ нашихъ глазъ; наконецъ, и тогда фигура сфинкса выступила во всей своей величавости, господствуя безмолвно, торжественно и одиноко надъ Нильской долиной, въ то время, какъ всѣ маленькія, грязныя хижинки, со всѣмъ окружающимъ ихъ, пропали изъ вида, и повсюду разстилался, желтымъ бархатнымъ ковромъ, одинъ лишь песокъ.

Тутъ было надлежащее мѣсто для остановки и мы стали. Съ полчаса мы только смотрѣли и думали, не говоря ни слова, потому что было что-то и жуткое и торжественное для насъ въ понятіи о томъ, что этотъ сфинксъ смотрѣлъ такъ на эту долину и думалъ свою страшную, затаенную думу, въ теченіе тысячелѣтій, какъ думаетъ ее и теперь, — и никто не могъ еще ее разгадать и до сего дня…

Я взялъ, наконецъ, подзорную трубку и замѣтилъ нѣсколько маленькихъ черныхъ существъ на бархатномъ коврѣ пустыни. Нѣкоторыя изъ нихъ лѣзли на спину сфинкса, потомъ тамъ взвились два или три клубочка бѣлаго дыма! Я сказалъ Тому, чтобы и онъ посмотрѣлъ. Онъ взглянулъ и говоритъ:

— Это жуки… Нѣтъ, постой… мнѣ кажется, это люди. Да, люди… люди, и съ лошадьми. Они втаскиваютъ лѣстницу на спину сфинкса… Что за странность!.. Теперь, они приставляютъ ее къ… И опять бѣлые клубы дыма… Это изъ ружей! Гекъ, они нападаютъ на Джима!

Мы пустили машину въ ходъ и налетѣли на нихъ однимъ махомъ. Они бросились въ разсыпную, кто куда поспѣлъ, а тѣ, которые лѣзли по лѣстницѣ къ Джиму, выпустили изъ рукъ то, за что держались, и попадали внизъ. Поднявшись къ нашему негру, мы нашли его лежащимъ на макушкѣ сфинкса; онъ совсѣмъ задыхался, горло у него перехватило, частью отъ его воплей о помощи, частью отъ перепуга. Онъ говорилъ, что выдержалъ тутъ продолжительную осаду, — въ теченіе цѣлой недѣли, до его словамъ, что было невѣрно, разумѣется, и показалось ему такъ только отъ страха. Эти люди стрѣляли въ него, сыпали вокругъ него пулями, но не могли его задѣть; тогда, увидавъ, что онъ не хочетъ встать, а пулями въ него не попадешь, пока онъ лежитъ, они притащили лѣстницу и тутъ онъ уже понялъ, что конецъ ему приходитъ, если мы не подоспѣемъ на помощь въ ту же минуту. Томъ былъ въ крайнемъ негодованіи и спрашивалъ Джима, почему онъ не выставилъ флага и не приказалъ имъ, именемъ Соединенныхъ Штатовъ, убираться прочь? Онъ отвѣчалъ, что сдѣлалъ это, но они даже вниманія не обратили. Томъ сказалъ, что представитъ дѣло на разсмотрѣніе въ Уашингтонѣ.