Том и полночный сад - [9]

— Полночь. Что они себе думают! Сколько раз можно бить?

Жена ничего не ответила.

— Отбивают какое-то несуществующее время. Одна надежда — миссис Бартоломью сейчас тоже мучается бессонницей.

Алан Китсон расстроился бы, узнай он, что миссис Бартоломью сладко-сладко спит. Вставные зубы в стакане с водой на прикроватной тумбочке злобно скалились в лунном свете, но беззубый рот счастливо улыбался приятному сну. Старушке снилось детство.

А напольные часы продолжали бить, словно потеряв счет времени. Прислушиваясь к их ударам, Том радостно отодвинул засов, повернул ручку и вышел в сад, уже ждущий за дверью.

Глава 5 ШАГИ ПО РОСЕ

Есть такое время, когда все кругом спит, — уже не ночь, но еще и не утро. Об этом знает только тот, кто ужасно рано встает, а еще тот, кто путешествует ночью. Поднимешь жалюзи на окне спального вагона и увидишь, как мчится назад замерший во сне пейзаж — деревья, кусты и трава неподвижны и бездыханны, объяты, укутаны сном, словно спящий путешественник, плотно укутанный в длинное пальто или дорожный плед.

Именно в этот час — серый и безмолвный — Том вышел в сад. Когда он спускался по ступеням и открывал дверь, была середина ночи, но стоило ему перешагнуть порог и очутиться в саду, время сменилось предутренней порой. Всю долгую ночь — залитый лунным светом или погруженный во тьму — сад стоял на страже, а под утро впал в дрему.

Зелень травы поседела от выпавшей росы, все остальные цвета тоже исчезли до восхода солнца. Воздух застыл неподвижно, ветви деревьев слегка провисли под собственной тяжестью. Чирикнула какая-то птица. Неуклюжий комок перьев спланировал вниз с вершины высокой ели, росшей у края лужайки, совсем было упал, нет, резко взлетел вверх, раскинул крылья, будто ветер его подхватил, сел на стоящее поодаль дерево, и оказалось, что это сова, сонная и недовольная после целой ночи бодрствования.

Том на цыпочках двинулся по дорожке, уходящей в дальнюю часть сада. Она была посыпана гравием, края обложены дерном. Мальчик хотел добраться до конца сада, но передумал и нетерпеливо свернул на поперечную тропинку. С одной стороны темной массой нависали ветви тисов, с другой росли кусты орешника. Впереди виднелся светлый серо-зеленый треугольник — там дорожка снова выходила из-под навеса деревьев. По покрытой полусгнившими прошлогодними листьями земле было мягко и приятно ступать. Том бесшумно, словно привидение, скользил по тропинке. Сквозь поросль тисов справа мелькали светлые проблески — темное-светлое-темное-светлое-темное… Том догадался, что это просвечивает стена дома, он двигался позади ряда деревьев, обрамлявших лужайку.

Дорожка добралась до грядок со спаржей, тут, как он позднее обнаружил, начинался огород. За высокими, похожими на могилки, холмиками грядок темнел продолговатый контур пруда, восьмиугольная беседка на высоком арочном основании гляделась в пруд. К двери домика вели каменные ступени. Казалось, как и все остальное в саду, беседка спит стоя.

За прудиком и беседкой прихотливо извивалась другая дорожка, по одну сторону запущенные заросли, по другую живая изгородь.

Том заметил, что с трех остальных сторон сад тоже окружен — домом, высоченной стеной из камня и кирпича с юга, а с третьей стороны низенькой оградой, на которую, похоже, нетрудно будет забраться. Но сквозь живую изгородь пролезть, должно быть, легче легкого, а Том, только ступив в сад, уже умирал от любопытства узнать, что за его пределами. Он внимательно оглядел живую изгородь, надеясь найти просвет между кустами — ему совсем немного нужно, чтобы, извиваясь, протиснуться наружу. Вот и просвет, совсем узкий — фут шириной, три фута вышиной, да только не насквозь, а вглубь живой изгороди. Том пополз по-пластунски.

Узкий лаз привел его к куда более широкому просвету, на это раз в наружной стороне изгороди. Том выглянул, перед ним простирался большой луг. На лугу лежали и дремали коровы, одна только-только проснулась и собралась вставать, выпрямляя для начала задние ноги, другая уже вовсю щипала траву. Эта корова внезапно перестала жевать и сонными недоуменными глазами уставилась прямо на Тома. С уголков рта свешивались пучки травы, длинная нитка слюны держалась на губе и легонько покачивалась на неожиданно задувшем утреннем ветерке.

Поодаль из травы показалась длинная серая гусиная шея, птица повернула голову боком, так, чтобы глаз видел просвет в изгороди и копошащегося там Тома. Мальчик не знал, что это сторожевой гусь, но через мгновение белые шеи гусынь тоже потянулись вверх, птицы старались разглядеть, что происходит. Тут гусак вытянул шею, выпятил грудь и, растопырив перья, взмахнул красиво очерченными крыльями. Одна гусыня, потом другая тоже замахали крыльями — птицы приветствовали наступающее утро.

Тома не обрадовало напоминание об утре — сколько же прошло времени? Он пробрался обратно тем же путем. Мальчик уже неплохо ориентировался в саду, узнавал тропинки и дорожки, аллеи, кусты и деревья. Некоторые приметы просто бросались в глаза. У края лужайки над всеми остальными деревьями возвышалась огромная ель, вокруг нее обвился плющ, и его побеги торчали во все стороны, как детские ручонки из-под материнской шали. На высокой южной стене, густо увитой диким виноградом, виднелись солнечные часы, их венчало вырезанное из камня солнце с каменными лучами. Солнечный круг зарылся подбородком в вырезанные в камне курчавые облака — словно папин подбородок в пене для бритья, подумалось Тому. Рядом с часами была калитка, обрамленная кустами жимолости, — надо бы попытаться ее открыть, но даже без солнца один вид солнечных часов напомнил мальчику, что пора торопиться.