Том четвертый. Сочинения 1857-1865 - [16]

— Порфирий Петрович! мне необходимо с вами переговорить! — сказал наконец Иван Павлыч, вставая с кресла.

— Очень приятно! — отвечал Порфирий Петрович, — не угодно ли пожаловать в кабинет!

Пришли в кабинет и уселись; но Иван Павлыч не почувствовал от того себя легче. Он уперся глазами в землю и бесплодно бил такт шляпою о колени.

— Так вы наконец получили желаемое место? — ласково спросил Порфирий Петрович.

— Точно так-с… я, признаюсь вам, потому особенно этому рад, что есть одно обстоятельство…

— Да, это место очень хорошее… Надо только распорядиться умеючи, и тогда даже семейному человеку можно прожить на этом месте безгорестно… У вас есть еще, кажется, именьице в Костромской губернии?

— Как же-с, и прекраснейшее! усадьба стоит на самой реке, впереди луга расстилаются, сзади лес синеет… словом, со всех сторон вид самый веселый!

— Это очень приятно! Ведь вот, казалось бы, какая от того прибыль, что, например, вид веселый? доходу от этого не прибывает, и вообще существенных выгод никаких, а для души все-таки очень полезно!.. Ну, и кажется, у вас этак душ с полтораста там есть?

— Нет-с, сто; в последние холерные годы…

— Скажите пожалуйста! стало быть, она сильно свирепствовала в ваших местах?

— И преимущественно в моем именье-с… Вы представить себе не можете, до какой степени легко умирал народ! Зато земля у меня отличнейшая, Порфирий Петрович, и урожай поистине необыкновенный! Зерно, можно сказать, почти никакой обработки не требует: бросят его просто на землю, а оно уж и даст урожай!

— Это приятно: но ведь там у вас сторона, по преимуществу, лесная, так и доход, я полагаю, главнейшим образом от этой статьи поступать должен?

— Как же-с; у меня тысячу десятин отличнейшего леса, и смело могу сказать, что ни одного дурного бревна не найдете: все один к одному!

— Это очень приятно; ну, так стало быть…

— Порфирий Петрович! — сказал Вологжанин, внезапно вставая, — я осмеливаюсь просить вас сделать счастие всей моей жизни! покуда я не был уверен в себе, покуда не получил известия о месте, я не смел…

— Что ж, нам очень приятно, — отвечал Порфирий Петрович, вставая в свою очередь и сжимая руку Ивана Павлыча, — сколько я мог заключить…

Порфирий Петрович направился к двери, вероятно, с целию кликнуть Софью Григорьевну, но внезапно остановился, как будто припомнив нечто. Он воротился на прежнее место и несколько времени молча переминался с ноги на ногу.

— Вам, конечно, известен капитан Махоркин? — спросил он наконец.

Вологжанин кивнул головой в знак согласия.

— Этот ужасный человек, — продолжал Порфирий Петрович, — причиною многих зол в моем семействе. То есть вы не подумайте, чтобы дочь моя… нет! в этом отношении я совершенно счастлив и убежден, что она и до сих пор в том же виде, в каком вышла из рук творца… но он смутил мое семейное счастие! верите ли, что я ни одной ночи не могу уснуть спокойно, с тех пор как узнал его. Странно сказать, а между тем это действительная правда, что он каждую ночь шатается под окнами моего дома и распевает песни, по-видимому неблагопристойного содержания!

— Это, мне кажется, от того происходит, Порфирий Петрович, что вы снисходительно обращаетесь с ним! — заметил Вологжанин, — на вашем месте я просто велел бы вашим людям поймать его ночью и… поступить с ним, как с человеком неблагонамеренным.

— Но вы, стало быть, не имеете никакого понятия о сверхъестественной его силе? Притом же он ходит всегда с железною палкой в руках, и нет повода думать, чтобы при нем не было даже огнестрельного оружия… нет, вы еще не знаете, что это за ужасный человек!

— Но если, с одной стороны, действия Махоркина так настоятельны, а с другой, нет средств ввести его в пределы законности, то я, право, не могу придумать… это ужасно прискорбно, Порфирий Петрович!

— Одно только средство я могу предложить, но теперь я не решусь без вашего согласия… Средство это заключается в том, чтобы дочь моя сама… да, сама усовестила его и высказала ему несообразность его поведения…

— Но, согласитесь сами, Порфирий Петрович, если взять, с одной стороны, необузданность Махоркина, с другой, невинность Феоктисты Порфирьевны…

— Дурных последствий не будет! я с Софьей Григорьевной будем стоять за дверьми…

— Если так, то конечно… Но ежели он не внемлет?

Порфирий Петрович стал в тупик. Что, в самом деле, ежели он не внемлет? Воображению его представлялись картины горестного свойства, между которыми самая утешительная изображала Махоркина, пожирающего Тисочку одним глотком.

— Однако ж попробуем, — сказал Вологжаиин.

Порфирий Петрович вздохнул свободнее. Он был в таком безнадежном положении, что малейшее поощрение постороннего лица уже представлялось ему как признак несомненного избавления от ниспосланной ему напасти.

— Стало быть… по рукам! — сказал он, повеселев.

Затем оба вошли в гостиную, где ожидала их Софья Григорьевна все в том же положении, в каком они оставили ее перед уходом в кабинет.

— Иван Павлыч сделал нам честь, — сказал Порфирий Петрович, подводя Вологжанина за руку.

— Очень приятно, — отвечала Софья Григорьевна. — Тисочка! ты можешь войти, душечка.

Иван Павлыч, как и следовало, поцеловал руку у будущей maman. В это время Тисочка, по обыкновению, кубариком подкатилась к родителям.