Том 9. Царствование Михаила Федоровича Романова, 1613–1645 гг. - [12]
С этою грамотою отправлен был Желябужский, который получил такой наказ: станут говорить, что Московского государства всяких чинов люди целовали крест королевичу Владиславу, то отвечать: «Московского государства всяких чинов люди перед великим государем вашим Жигимонтом королем и перед сыном его во всем том невинны. Вся неправда и невинное христианское кроворазлитие учинились со стороны великого государя вашего, а всего Московского государства людей души от того чисты. И вам за неправду государя вашего ныне и вперед поминать непригоже, что государя вашего сыну, Владиславу королевичу, быть на Московском государстве, и послов о том посылать незачем, то уже дело бывшее и давно о том государю вашему и вам от всего Московского государства отказано накрепко». О Заруцком Желябужский должен был говорить: «Вора Ивашку Заруцкого и воруху Маринку с сыном для обличенья их воровства привезли в Москву. Ивашка за свои злые дела и Маринкин сын казнены, а Маринка на Москве от болезни и с тоски по своей воле умерла, а государю и боярам для обличенья ваших неправд надобно было, чтоб она жила. И теперь отчина царского величества от воровской смуты очистилась и воровская смута вся поминовалась».
Желябужский должен был видеться с Филаретом, ударить ему челом от сына и говорить: «Великий государь, сын ваш, вас, великого государя, велел о здоровье спросить, а про свое здоровье велел сказать: вашими отеческими святительскими и государыни моей матери великой старицы иноки Марфы Ивановны многоусердными к богу молитвами на наших великих и преславных государствах здравствуем, только оскорбляемся тем, что ваших отеческих святительских очей не сподобляемся видеть; молим милосердого бога и радеем, и промышляем, и хотим того, чтоб милосердый бог вашу святыню из такой тягости высвободил». Грамота царская к отцу начиналась так: «Великого и всещедрого в троице славимого бога нашего, иже достойному святительским и богоукрашенным саном почитаему и украшаему, и нашему христианскому роду истинному учителю, и непорочно ходатайственнолюбным тщанием ко господу о нас прилежно молителю, и наказателю словесных христовых овец и выну о овцах, паче же заблудших, попремногу многовзыскательному тщателю, и разрешителю неодуменным, еже есть духовным сплетением, поборнику и страдателю за святые благосиятельные христианские наши церкви и крепкому столпу в православии, и еже о Христе любезное на земле житие чающе небесного рая жителю, старейшему и превысочайшему священноначалием отцу отцем, великому государю моему преосвященному митрополиту Филарету Никитичу, божиею милостию и его крепкою непобедимою десницею, содержай скипетр великого Российского царствия, в месть врагам, в похвалу добродетелям, сын твоего изрядносиятельного отечества Михаил, божиею милостию царь и великий князь, всея Русии самодержец, главу свою усердно до земли преклоняет, касаяся твоим святительским честным стопам и со слезами у вас, великого государя, моего отца, прося еже за ны святительских ваших молитв и благословения». Желябужский должен был также править челобитье Филарету от иноки Марфы Ивановны, потом от духовных властей, бояр и всей Думы. Князя Василья Васильевича Голицына и товарищей его Желябужский должен был о здоровье спросить и говорить им речь: «Служба ваша, раденье и терпенье ведомы, и о том мы, великий государь, радеем и промышляем, чтоб вас из такой тяжкой скорби высвободить». Потом Желябужский должен был править им челобитье от властей и бояр; такую же речь от царя должен был сказать и Шеину, если с ним увидится. Бывшего царя, Василья Ивановича Шуйского, и брата его, Димитрия, уже не было в живых; относительно же брата их, князя Ивана Ивановича, послу ничего не было наказано. Филарету наедине (если это только возможно) Желябужский должен был объявить, что в Москве делается все доброе, все великие государи присылают с дарами и с поминками великими, прося царской к себе любви и дружбы.
В Варшаве паны приняли Желябужского по обычаю, спросили о здоровье бояр; Желябужский отвечал, что бояре при великом государе, дал бог, все в добром здоровье. Когда он сказал: при великом государе, то из всех сенаторов отозвался невежливо один Лев Сапега: «Еще-де то у вас не пошлый (настоящий) государь!» Филарет жил в доме Льва Сапеги, который был его приставом; Желябужскому позволено было здесь с ним видеться. Принявши государеву грамоту, Филарет спросил: «Как бог милует сына моего?» Желябужский отвечал, что следует. После этого Филарет начал говорить послу и товарищам его: «Не гораздо вы сделали, послали меня от всего Московского Российского государства с наказом к Жигимонту королю прошать сына его Владислава королевича на Московское государство государем; я и до сих пор делаю во всем вправду, а после меня обрали на Московское государство государем сына моего, Михаила Федоровича; и вы в том передо мною неправы; если уже вы хотели выбирать на Московское государство государя, то можно было и кроме моего сына, а вы это теперь сделали без моего ведома». Посол отвечал: «Царственное дело ни за чем не останавливается: хотя бы и ты, великий господин, был, то и тебе было переменить того нельзя, сделалось то волею божиею, а не хотеньем сына твоего». Филарет сказал на это: «То вы подлинно говорите, что сын мой учинился у вас государем не по своему хотенью, изволением божиим да вашим принужденьем», – и, обратясь к Сапеге, прибавил: «Как было то сделать сыну моему? остался сын мой после меня молод, всего шестнадцати лет, и бессемеен, только нас осталось – я здесь, да брат мой на Москве один, Иван Никитич». Сапега отвечал ему грубо, срывая сердце: «Посадили сына твоего на Московское государство государем одни козаки донцы». На это возразил Желябужский: «Что ты, пан канцлер, такое слово говоришь! То сделалось волею и хотеньем бога нашего, бог послал духа своего святого в сердца всех людей». Сапега замолчал. Желябужский стал править челобитья, и Филарет, прочтя грамоты, отдал их Сапеге. О князе Голицыне Сапега сказал, что он остался в Мариенбурге, Шеин с женою и дочерью – в его, Сапегиной, вотчине в Слонимском повете, а сын – в Варшаве; Филарет заметил при этом: «Я не знаю, жив ли или нет боярин князь Василий Васильевич Голицын, потому что мы с ним давно расстались».
