Том 8. Преображение России - [277]

— Вздремнуть изволили?

Спросил, чтобы что-нибудь сказать, но увидел, как сразу оживилось заспанное лицо и как уперлись в него оловянные, мутные еще глаза.

«Кажется, немец, колонист», — подумал о нем Матийцев и только что успел это подумать, как услышал:

— Вы говорите по-немецки?

Матийцев невольно улыбнулся тому, что этот немец принял его спросонья тоже за немца. В гимназии он учился немецкому языку, мог читать немецкие книги (конечно, с помощью словаря), мог понимать немецкую живую речь, но с трудом составлял немецкие фразы. Поэтому, как ни захотелось было ему вдруг прикинуться шутки ради немцем, сказал:

— Нет, — ни бельмеса не смыслю.

— Это очень неприятно, хотя… Я могу, конечно, говорить и по-русски… Я — изобретатель, как это называют по-русски. Я такой аппарат изобрел для мельчения овощей, фруктов, тому подобное… И сам министр руку мне жал, и от него я серебряную медаль получил, — как же!.. И граф Келлер заказал мне четыре аппарата сделать!

«Не сумасшедший ли этот немец?» — подумал Матийцев, но, приглядевшись к худощавому, гладко выбритому лицу, не больше как сорокалетнему, решил, что он только очень убежден в своих достоинствах.

Немец же сделал тут паузу, как бы ожидая, не закажет ли и этот случайный его спутник по вагону пятого аппарата для измельчения овощей и фруктов, раз четыре заказал не кто иной, как граф Келлер. Но Матийцев молчал, да кроме того, проходивший в это время по вагону кондуктор, весьма бравого вида и чрезвычайно краснолицый, внушал мамаше Димочки:

— Коротко и явственно вам говорю: не выскакивать на полустанках!

— Ну, а если мне нужно? — не сдавалась та.

Но кондуктор не удостоил ее длинной беседы; он только повторил выразительно:

— Коротко и явственно сказано! — и пошел дальше.

Когда прошел кондуктор, немец продолжал:

— Вам, может быть, это не так хорошо известно, что надобно пережевывать пищу семьсот двадцать раз?

«Явный сумасшедший!» — убежденно подумал Матийцев, но спросил как мог спокойнее:

— Я, должно быть, ослышался? Мне показалось, будто вы сказали «семьсот двадцать» раз?

— Да ведь я же специалист в этом деле, а не то что! Семьсот двадцать, да, и только таким образом, как говорится по-русски, пища может называться; она есть вполне пережевана вами!

— Это при полном отсутствии зубов, что ли? — попытался догадаться Матийцев.

— Нет, нет! Это нет!.. Это именно, именно вот в вашем возрасте, например!

И немец посмотрел на него строго и поднял указательный палец к своему жесткому подбородку. А потом торопливо добавил:

— Даже пиво, даже чай, — тому подобные жидкости, — тоже необходимо жевать!.. В чае тоже есть теин, — прочее тому подобное… А клетка мясная, она-а… она уж в животном, — бык, например, баран, — до высшей дошла своей интеллигенции… Вы понимаете, что я хочу сказать? Может быть, сказать по-немецки? Это — оч-чень важный положений!

— Ничего, все понятно, говорите по-русски, — отозвался на это Матийцев.

— Она — старая, — вот я что хочу вам сказать, а зачем питаться старым? Тогда как… клетка шпинат, например, спаржа, — она-а до такой интеллигенции не дошла! Она-а считается так: молодая клетка.

«А-а, это — вегетарианец!» — подумал Матийцев: немец же между тем продолжал:

— Яблоки, например, — масса железа, масса!.. Фосфаты. Но только… (Тут он опять посмотрел строго и поднял палец.) Только не чистить кожицу, нет!.. Сидят профессор Винтергальтер и наш, русский, за границей, в Лейпциге, в сквере… Наш, русский, чистит яблоко ножом, а профес-сор Винтергальтер трет его об рукав костюма… Трет, — ну, может, какая соринка, пылинка, — как это называется по-русски, — не знаю, как это вам объяснить лучше…

— Ничего, все понятно, — поощрил его Матийцев.

— И во-от только наш русский приготовился, — ам! — яблоко это в рот класть, — профессор Винтергальтер ему: «Бросьте! Бросьте, — говорит, — и это тоже!.. Самый лучший, питательный вы бросили, — кожицу, а это — дрянь! Бросьте, я вам говорю, и это!»

И немец при этом так увлекся, что сделал энергичный жест, как будто хотел выбить яблоко из рук Матийцева, державшего спокойно руки на коленях.

— Обо мне в русских газетах писали как о пионере, как бы сказать, в этом деле, в питании! — с важностью добавил он. — В немецких газетах тоже были заметки… В немецкие газеты я сам тоже посылаю свои корреспонденции о русский народ, русский ландшафт, — тому подобное… Пишут мне оттуда, из-за границы: «Давайте больше! Давайте чаще!..» Но-о, главное, жена не понимает (тут он сделал гримасу), что это — ра-бота тоже, а не то что… какие-нибудь шуточки… И все мне мешает, все мешает!.. Но-о, — будто спохватился он, что сказал лишнее, — вы не подумайте, ради бога, что я это серьезно насчет своей жены! Не-ет! Я это просто ради одной веселой шутки… дружеской…

И, как будто желая замять неловкость свою, которая вплела в разговор зачем-то еще и жену, немец продолжал без видимой связи, но с воодушевлением:

— Доктора-аллопаты что прописывают вам от ревматизма? Салицилку? Ха! Возьмите вы сок красного бурака, о-он, сок этот, — как бы выразиться… растворяет? Так я говорю?.. Кристаллы мочевой кислоты вдвое, втрое, вчетверо лучше, чем салицилка!.. Шпинат возьмите — это… это гениальное кушанье!.. Сколько в нем веществ, как бы сказать… обрабатывающих кровь!.. Конечно, эскимос, например, о-он — салоед, сало пожирает от холода, как вообще отопляющее вещество… Но он, эскимос этот, к чему он вообще способен больше — я хочу, чтобы вы сказали?.. Энергия вся куда идет? Чтобы переваривать пищу такую: сало моржа, например, кита, тому подобное… О-он пищеварит, а чтобы мы-ыслить мог, — не-ет!