Том 8. Преображение России - [246]

— Все ж таки не зря они с кокардами на картузах ходят: порядок наблюдают. А без них, действительно ведь, как же можно? Без них, значит, один другого колошматит, и ничего тебе за это… Хорошее тоже дело, нечего сказать!

Матийцев приехал сюда накануне того дня, когда должно было рассматриваться дело Божка; его же личное дело, — обвал в шахте, — почему-то назначено было еще через день.

Найти дом, в котором должны были судить его и Божка, Матийцеву было нетрудно: он был едва ли не самый большой в городе — двухэтажный, кирпичный, под зеленой железной крышей — и занимал полквартала своей усадьбой. В этом доме, кроме камеры мирового судьи, где теперь расположилась выездная сессия, помещались еще и полицейское управление, и казначейство, и городская управа, — вообще все почти уездные «присутственные места». У входа в суд он увидел дежурного околоточного надзирателя, годами едва ли старше, чем он, с телом пока еще худощавым, но с совершенно круглым лицом, на котором так плохо росли усы белесого цвета, что издали их почти не было и заметно.

«Какое бабье лицо!» — подумал, подходя к нему, Матийцев и спросил:

— Выездная сессия, мне сказали, здесь… Здесь ли?

— Так точно, — с большой готовностью ответил околоточный, приложив к козырьку руку. — А вы, позвольте узнать, приезжий?

— Да, получил повестку… Слушаться будет мое дело… Моя фамилия Матийцев… инженер Матийцев.

Невольно как-то вырвалось у него это, но околоточный вдруг улыбнулся и прикачнул головой:

— Есть ваше дело, — видел… Там у них висит под стеклом в рамке список всех дел, когда какое назначено к рассмотрению. Я же с судебным приставом список этот вывешивал на стенку. Желаете зайти посмотреть?

— Мое дело ведь не сегодня, — завтра.

— Все равно, что ж, — суд гласный, никому не воспрещается и чужое дело посмотреть. Цыган там сейчас судят.

При этом околоточный сделал такой широкий пригласительный жест, что Матийцеву оставалось только войти в высокие прочные двери суда.

Занятый своим делом, он как-то не сразу усвоил даже то, что сказал околоточный насчет цыган, и, только усевшись в самом заднем ряду скамей для публики, всмотревшись и вслушавшись, понял, что судили не шахтеров, а каких-то цыган, убивших с целью грабежа путевого сторожа с женою в их сторожевой будке, ночью.

Насколько мог разобрать Матийцев, трое цыган, — один пожилой и двое молодых, — совершили убийство мимоходом: их табор перебирался на новую стоянку тогда, ночью, по холодку, вблизи железнодорожной линии, и им представилось почему-то очень удобным и легко исполнимым зайти в сторожку и совершить преступление.

Однако встретилось им, как оказалось, и небольшое препятствие: икона, висевшая в углу сторожки. Подросток, сын убитых, которого отец послал перед тем в обход его участка пути, вернувшись, заметил, что икона была перевернута лицом к стенке. Почему икона приняла такое неподобающее ей положение, как раз и выяснялось судом в то время, когда вошел и уселся в зале суда Матийцев.

За столом, покрытым выутюженным зеленым сукном с кистями, сидело трое судей: все сытые, барственного вида, в белых тужурках с золотыми пуговицами и золотыми погонами, и один из них, средний, как потом догадался Матийцев, председатель суда, спросил, обращаясь к трем арестантам со смуглыми, горбоносыми, чернобородыми лицами:

— Нам хотелось бы знать, почему, зачем именно перевернули вы икону?

— Икону? — старательно повторил стоявший в середине пожилой цыган и посмотрел вопросительно на одного из молодых.

— Бога, — буркнул ему молодой.

— А-а, бо-га, да… Русского бога это я, гаспадин, поворотил так (он показал это руками).

— А зачем же поворотил так? — допытывался председатель.

Пожилой цыган сделал гримасу недоумения, выпятил заросшие черным волосом губы, заметно поднял левое плечо и объяснил крикливо:

— Как «зачем, зачем»?.. Чтобы он не видал, вот зачем! — И когда ни председатель, ни сидевшие по обе стороны его члены суда не могли скрыть, глядя на него, легкой улыбки, пожилой цыган как будто даже обиделся, недовольно помялся на месте, опустил левое и поднял правое плечо и даже, хотя невысоко, правую руку, точно захотел дать пространное объяснение, но председатель сделал глубокий выдох, прозвучавший как «пхе», и задал другой вопрос.

У председателя было неразборчивое в линиях оплывшее красное лицо и зачесанные назад русые без проседи волосы. Из сидевших по обеим сторонам его членов суда один был лысый, с зачесом тоненьких длинных блекло-желтых волос с левого виска на темя, что называлось игриво «внутренним займом», другой — шатен с небольшою бородою и густой еще шевелюрой, подстриженный бобриком, держал голову почему-то склоненной на правый бок. Он же единственный из трех был в пенсне, причем пенсне это как-то непрочно держалось на его носу, и он часто дотрагивался до него рукою.

На столе перед ними стояло четырехугольное, в золоченой рамке «зерцало законов», украшенное сверху двуглавым, тоже золоченым орлом.

За особым столиком сбоку сидел еще один очень серьезного вида судейский чиновник, с двумя просветами на погонах с ярко-зеленой выпушкой. Глядя на него, Матийцев вспомнил многозначительные, предостерегающие слова Безотчетова, из которых самыми вескими были два: «Там проку-рор!», и сразу догадался, что этот, за отдельным столиком, и есть прокурор; поэтому он присмотрелся к нему внимательнее, чем к другим.