Том 8. Дживс и Вустер - [191]

Как звали того немца, которого меня заставляли читать в Оксфорде? Фортинбрамс? Фейхтвагнер? Ах да, кажется, Шопенгауэр. По слухам, тот еще брюзга. Так вот на фоне дяди Томаса — когда у последнего вскипает желудочный сок — этот самый Шопенгауэр просто отъявленный оптимист. Хуже всего то, жалуется тетя Далия, что в такие минуты ему мерещится, будто он стремительно летит в финансовую пропасть, и тут-то он начинает жутко экономить — на всем!

— Тяжелый случай, — вздохнул я. — Впрочем, сегодня у Литтлов он отужинает на славу.

— Это точно? — спросила тетя серьезно. — Я не могу пустить его в дом, где на кухне неизвестно что творится, — слишком много поставлено на карту.

— Ну, с кухней-то там полный порядок. Я, правда, не бывал у них целую вечность, но если за два месяца повар не потерял квалификацию, то дядю Томаса ожидает пиршество, которое он запомнит на всю жизнь.

— Вот это-то меня и пугает; представляю, что будет потом — когда он снова отведает стряпню нашей кухарки, — проворчала тетя Далия голосом Шопенгауэра.

Бинго и его жена свили себе гнездышко в районе Сент-Джонс-Вуда — небольшой веселенький дом с неким подобием сада. На следующий день вечером, явившись к ним, я обнаружил, что гости уже в сборе. Тетя Далия беседовала с Рози в углу гостиной, а у камина стояли Бинго и дядя Томас. Последний с хмурым и подозрительным видом посасывал через соломинку коктейль. При этом он так кривился, словно пришел в гости к Борджиа и сейчас твердил про себя: «Даже если в этом коктейле и нет яда, то уж за ужином-то точно отравят».

Впрочем, трудно было ожидать, что на лице такого субъекта, как дядя Томас, будет играть счастливая улыбка, поэтому я не обратил на него внимания. А вот что меня действительно удивило, так это мрачность весельчака Бинго. Что бы о нем ни говорили, но уж мрачным хозяином его никак не назовешь. В эпоху его холостяцкой жизни он, бывало, шутки ради забрасывал скучающих в ожидании супа гостей хлебным мякишем — сам видел! Но сейчас они с дядей Томасом казались близнецами; несчастное лицо Бинго придавало ему сходство с Борджиа, который, уже пригласив гостей к столу, к своему ужасу, вспомнил, что забыл подсыпать цианистый калий в консоме.

До того как завязался общий разговор, имел место, казалось бы, незначительный случай. Смешивая мне коктейль, Бинго неожиданно приник к моему уху, и я услышал его зловещий, лихорадочный шепот:

— Берти, надо поговорить. Дело жизни и смерти. Завтра утром будь дома.

Вот и все, понимай как хочешь. Тут выстрелил стартовый пистолет, и голодная толпа бросилась к столу. Вынужден признать, я тотчас же выбросил этот мимолетный эпизод из головы ради, простите за высокопарность, высших интересов происходящего; ибо знаменитый Анатоль — видимо, по случаю прихода гостей — расстарался на славу.

Не в моих правилах говорить о серьезных вопросах поверхностно; я привык скупо взвешивать похвалу. Тем не менее готов повторять и повторять: да, Анатоль превзошел самого себя. Лучшего ужина моему желудку переваривать не приходилось, а уж на дядю Томаса искусство француза подействовало как вода на усыхающий цветок. Когда мы усаживались за стол, он пустил несколько ядовитых стрел в адрес правительства — да таких метких, что им там уж точно икнулось. Но, после бульона с пирожком по-итальянски он уже находил для них некоторые оправдания: а что, мол, в наши времена ожидать прикажете? Над рулетом из фаршированного морского языка а-ля принцес он стал еще более покладист: правительство, дескать, не может отвечать за все — например, за мерзкую погоду. Ну а отведав утку на вертеле по-охотничьи, он уже горой стоял за «наших ребят в министерствах».

Весь обед Бинго просидел с физиономией филина, тщетно скрывающего свою печаль. Чудно!

По дороге домой меня не покидали мысли о его странном поведении. Я надеялся, что у Бинго хватит ума дать мне выспаться — судя по его виду во время ужина, он твердо решил заявиться со своими бедами утром спозаранку.

Оказавшись дома, я обнаружил, что Дживс еще не ложился.

— Надеюсь, ужин удался, сэр?

— Вне всяких сомнений.

— Весьма рад, сэр. Сразу после вашего ухода звонил мистер Джордж Траверс. Он очень надеется, что вы поедете с ним в Хэрроугейт, сэр. Отбывает самым ранним поездом.

Мой дядя Джордж, несмотря на преклонный возраст, — большой весельчак. В свое время он тоже неплохо повеселился, и теперь над ним, словно меч — чей именно, сейчас не помню, — висит необходимость регулярно ездить в Хэрроугейт или Бакстон. А лечиться в одиночку он не любит.

— Это невозможно, — сказал я. Дядю Джорджа и в Лондоне-то выносить трудно, а быть сосланным с ним в скучный курортный городишко? Нет уж, увольте!

— Он весьма настаивал, сэр.

— Нет, Дживс, — твердо сказал я. — Я рад услужить родственнику, но поехать на воды с дядей Джорджем… Не может быть и речи!

— Пожалуй, вы правы, сэр, — отступил Дживс.

Слова эти — да еще из его уст — бальзамом пролились на мою душу. Дживс учился покорности, положительно учился!

Это показывало, что я был абсолютно прав, когда поставил его на место с теми шелковыми рубашками.

Утром следующего дня, когда появился Бинго, я уже отзавтракал и был готов его выслушать. Дживс молниеносно провел его в спальню, и Бинго уселся на мою кровать.