Том 7. Восстание ангелов. Маленький Пьер. Жизнь в цвету. Новеллы. Рабле - [261]

— Стало быть, вы хотите, чтобы я вступил в брак с той мудрой женой, которая описана у Соломона? — заключил Панург. — Да ведь ее давно нет в живых… Во всяком случае, я вам очень признателен, отец мой.

Лекарь Рондибилис, великий знаток тайн природы, прямо заявил, что несчастье, коего заранее опасается Панург, представляет собой естественное приложение к браку. Он сравнил женщину с луной и обвинил ее в притворстве: «Под словом женщина я разумею в высшей степени слабый, изменчивый, ветреный, непостоянный и несовершенный пол (это говорю не я, а Рондибилис), и мне невольно кажется, будто природа, не во гнев и не в обиду ей будь сказано, создавая женщину, утратила тот здравый смысл, коим отмечено все ею сотворенное и устроенное. Я сотни раз ломал себе над этим голову и так ни к чему и не пришел; полагаю, однако ж, что природа, изобретая женщину, думала больше об удовлетворении потребности мужчины в общении и о продолжении человеческого рода, нежели о совершенстве женской натуры. Сам Платон не знал, куда отнести женщин: к разумным существам или же к скотам».

По этому поводу Понократ рассказывает сказку, которую рассказывали и до и после Рабле и которую вы, конечно, знаете. Вот она:

«Однажды к папе Иоанну Двадцать второму, посетившему обитель Фонтевро, настоятельница и старейшие инокини обратились с просьбой — в виде особого исключения разрешить им исповедоваться друг у друга, ибо, по их словам, нестерпимый стыд мешает им признаваться в кое-каких тайных своих пороках исповеднику-мужчине.

— Я охотно исполнил бы вашу просьбу, — отвечал папа, — но я предвижу одно неудобство. Видите ли, тайна исповеди не должна быть разглашаема, а вам, женщинам, весьма трудно будет ее хранить.

— Отлично сохраним, — объявили монахини, — еще лучше мужчин.

В тот же день святейший владыка передал им на хранение ларчик, в который он посадил маленькую коноплянку, и попросил спрятать его в надежном и укромном месте, заверив их своим папским словом, что если они сберегут ларчик, то он исполнит их просьбу, и в то же время строго-настрого, под страхом того, что они будут осуждены церковью и навеки отлучены от нее, воспретил его открывать. Едва папа произнес этот запрет, как монахини уже загорелись желанием посмотреть, что там такое, — они только и ждали, чтобы папа поскорей ушел. Благословив их, святейший владыка отправился восвояси. Не успел он и на три шага удалиться от обители, как добрые инокини всем скопом бросились открывать запретный ларчик и рассматривать, что там внутри. На другой день папа вновь пожаловал к ним, и они понадеялись, что прибыл он нарочно для того, чтобы выдать им письменное разрешение исповедоваться друг у друга. Папа велел, однако ж, принести сперва ларчик. Ларчик принесли, но птички там не оказалось. Тогда папа заметил, что монахиням не под силу будет хранить тайну исповеди, коль скоро они так недолго хранили тайну ларчика».

Грекур[568], изложив содержание этой сказки в прелестных стихах, добавил к ней не лишенную лукавства черточку. В его варианте, после того как папа, обнаружив, что ларчик пуст, не дал монахиням позволения самим исповедовать друг друга,

— Вот хорошо! Я против всяких новшеств, —

Сказала тут монашка шепотком. —

Куда приятнее — с духовником!

Настала очередь философа Труйогана.

— Итак, ради бога, нужно ли мне жениться? — спросил Панург.

— По-видимому.

— А если я не женюсь?

— Никакой беды в том не вижу.

— Не видите?

— Нет, или меня обманывает зрение.

— А я вижу более пятисот.

— Перечислите.

— Говоря приблизительно, заменяя определенное число неопределенным… в общем, изрядно. Я не могу обойтись без жены, черти бы меня подрали!.. Ну как, жениться мне?

— Пожалуй.

— И мне будет хорошо?

— На какую нападете.

— А если, бог даст, нападу на хорошую, буду ли я счастлив?

— В известной мере.

— А если на плохую?

— Я за это не отвечаю,

— Но посоветуйте же мне, умоляю вас. Что мне делать?

— Все, что хотите.

— А, вражья сила!

Панург выходит из терпения, но продолжает спрашивать:

— Жениться мне? Если я не женюсь, то, значит, я никогда не буду обманут?

— Выходит так.

— А если женюсь, то буду?

— Говорят, случается.

— Ну, а если моя жена окажется скромной и целомудренной, то я не буду обманут?

— Как будто бы так.

— Но будет ли она скромной и целомудренной? Вот в чем вопрос.

— Сомневаюсь.

— Но ведь вы ее никогда не видели?

— Сколько мне известно.

— Как же вы можете сомневаться в том, чего не знаете?

— Имею основания.

— А если б вы ее знали?

— Я бы еще больше сомневался.

При этих словах Панург свирепеет. Он зовет своего пажа:

— Эй, паж, золотце мое, на, держи, — я дарю тебе мою шляпу, а ты пойди на задворки и поругайся там с полчасика за меня! Я тоже за тебя когда-нибудь поругаюсь.

Великий раблезианец Мольер перенес эту сцену в «Брак поневоле»: Сганарель. Я хочу жениться. Марфуриус. Мне об этом ничего неизвестно. — Ну, так я же вам говорю. — Все может быть. — Девушка, на которой я собираюсь жениться, молода и хороша собой. — Это не невозможно. — Если я на ней женюсь, это будет хорошо или дурно? — Одно из двух. — У меня к этой девушке особая сердечная склонность. — По-видимому. — Отец отдает ее за меня. — Это возможно. — Однако ж я боюсь, как бы она потом меня не обманула. — Явление обыкновенное. — Как бы вы сами поступили на моем месте? — Не знаю. — Как же вы мне советуете поступить? — Как вам заблагорассудится.