Том 7. Мы и они - [185]

…«восковой огонек»… «Робко пламя церковной свечи…» – Из стихотворения Блока «Мой любимый, мой князь, мой жених…» (1904).

«Не сотвори себе кумира» – см. Вторую книгу Моисееву Исход: «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли; не поклоняйся им и не служи им, ибо Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня, и творящий милость до тысячи родов любящим Меня и соблюдающим заповеди Мои» (гл. 20, ст. 4–6).

…В роще косматый беззвучно дрожит… – Последняя строфа стихотворения Блока «Плачет ребенок. Под лунным серпом…» (1903).

…посвященное Олениной-д'Альгейм… – Имеется в виду стихотворение «Темная, бледно-зеленая..» (1903), которое Блок посвятил камерной певице (меццо-сопрано) Марии Алексеевне Олениной-д'Альгейм (1869–1970), после того как 30 ноября 1903 г прослушал в ее исполнении «Детскую» М. П. Мусоргского.

Я их хранил в приделе Иоанна… – Из стихотворения Блока, начинающегося этой строкой (1902).

Над кем смеются?^*

Новый путь. 1904. № 12 (в разделе «Литературные заметки», под псевдонимом X)

Не устарел же Ревизор. – Комедия Н. В. Гоголя «Ревизор».

Санчо Панса – герой романа Сервантеса «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский».

Островский Александр Николаевич (1823–1886) – драматург

Варламов Константин Александрович (1848–1915) – актер Александрийского театра с 1875 г, популярный комик-буфф, исполнитель ролей в «Ревизоре» Гоголя, «Горячем сердце» и других пьесах Островского.

Давыдов Владимир Николаевич (наст, имя и фам. Иван Николаевич Горелов; 1849–1925) – актер Александринского театра с 1880 г

«Отец» (1887) – импрессионистская драма шведского прозаика, поэта, драматурга Юхана Августа Стриндберга (1849–1912), с успехом шедшая в 1904 г. в петербургских театрах Новом и Александрийском

Потоцкая Мария Александровна (1861–1940) – актриса Александринского театра.

<За час до манифеста>. Письмо Д. В. Философову^*

Возрождение (Париж). 1957. № 64 (под рубрикой «К 40-летию Февральской революции») Публикацию предваряет следующее предисловие литературного секретаря Мережковских, поэта, прозаика, критика, публициста Владимира Ананьевича Злобина (1894–1967):

{{}Ты знала путь к заветным срокам

И в свете дня ты зрела ночь

Но мщение судеб пророкам

Все знать – и ничего не мочь.

Д. Мережковский

Напечатанное ниже неизданное письмо З. Н. Гиппиус-Мережковской адресовано Дмитрию Владимировичу Философову и датировано 17 октябрем 1905 года. На первой странице, сбоку, приписка: «Писано за час до манифеста».

Каково бы ни было политическое значение этого документа, его автору нельзя отказать ни в проницательности, ни в стремлении к объективной оценке происходивших в России, в 1905 году, событий, в частности, работы социал-демократической партии (большевиков), ее программы и методов проведения этой программы в жизнь. Тогда, в 1905 году, значенье, какое 3 Гиппиус придает социал-демократам, нынешним большевикам, и ее абсолютная уверенность в их конечной победе, могли казаться и многим, наверно, казались преувеличенными. Ныне эти сбывшиеся пророчества по сравнению с тем, что мы, русские, пережили и что нас ждет впереди, кажутся бледными схемами. У Достоевского, в его демонологии (в «Бесах»), где с удивительной точностью вскрыта истинная природа большевизма и даже угадано время переворота (после Покрова) – картина куда ярче и страшнее. Все это, однако, верно, лишь посколько мы остаемся в рамках данного документа. Да и сама Гиппиус делает, в начале письма, оговорку: «Я все это пишу, – замечает она в скобках, – абсолютно без всяких рассуждений, без метафизики, совсем иначе, нежели всегда. Под другим углом».

Нет, дело, конечно, не в том, что у Гиппиус не хватило воображения или что атмосферу большевистского Октября она плохо улавливала. Напротив. Немногим дано было чувствовать смертоносность идущей на мир грозы так, как ее чувствовала она и следила за ее приближением с той тревогой, с какой она следила. Этой вещей тревоги полны большинство ее произведений, особенно стихи Так, в канун рокового 14-го года она пишет:

На сердце непонятная тревога,

Предчувствий непонятный бред.

Гляжу вперед – и так темна дорога,

Что, может быть, совсем дороги нет.

Но словом прикоснуться не умею

К живущему во мне – и в тишине.

Я даже чувствовать его не смею:

Оно как сон. Оно как сон во сне.

Но ведь в том-то и беда, что, чувствуя всем своим существом близость катастрофы, она не находит для нее имени, не связывает ее ни с какой земной реальностью, не сознает, что душивший ее всю жизнь кошмар гибели, перед виденьем которого она немеет, – неизбежное следствие неизбежной победы большевиков, на глазах у всех делающих свое темное дело.

Вот, главным образом, отчего в своем письме к Философову, где она, между прочим, революцию промежуточную, «февральскую», не предусматривает, считая победителями единственно возможными большевиков, она в большевистской победе не видит ничего непоправимого.

И в этом, т. е. в разрыве между чувством и сознанием, в постоянно двоящейся воле, а временами в ее полном параличе, – трагедия не только Гиппиус, но и многих ее современников».