Том 7. Книга 1. Автобиографии, надписи и др. - [73]

Впервые в собрании сочинений частушки (кроме подборки «(О поэтах)» и четверостишия «Я калоши не ношу…») были воспроизведены: Есенин С. Собр. соч. В 3-х т. Т. 2. М., 1970, с. 398–412. Б-ка «Огонек».

Около 20 лирических миниатюр цитировалось в статье С. Кошечкина «Есенин слушает частушку…», помещенной в сб. «День поэзии» (М., 1966, с. 267–270).

Полностью газетная публикация перепечатывалась (с неточностями) в сб. «Есенин и русская поэзия», Л., 1967, с. 342–354 (с вступит. заметкой В. В. Коржана «Забытые частушки Есенина»).

Частушки — этот самый массовый жанр песенного народного творчества — Есенин полюбил с детства, не забывал и ценил на протяжении всей своей жизни.

Так, к одному из вариантов частушки:

Спит пуховая подушка —

Мои глазки — никогда,

Темны ноченьки не спятся, —

Любовь мучает меня.

(Симаков В. Сборник деревенских частушек… Ярославль, 1913, стб. 90, № 562), — возможно, восходит начало раннего стихотворения Есенина «Темна ноченька, не спится…» (первая публикация 1915; см. т. 1 наст. изд., с. 20, 443).

Поэт мастерски использовал частушку и в зрелые годы (например, в «Песни о великом походе», 1924; см. т. 3 наст. изд.).

О том, что начал он «с частушек, затем перешел на стихи», сообщал молодой поэт критику Л. М. Клейнборту в 1913 или в 1914 г. (Восп., 1, 168). «Стихи начал писать, подражая частушкам», — признавался он в одной «Автобиографии» (1923), а в другой (20 июня 1924), вспоминая школьную пору, заметил: «Влияние на мое творчество в самом начале имели деревенские частушки».

В годы, когда Есенин впервые «схлестнулся» с рифмой, литераторы, ученые-фольклористы относились к частушкам по-разному. Одни из них рассматривали «коротушки» как признак упадка народного творчества, отзывались о них с откровенным пренебрежением. Так, литератор А. В. Круглов в книжке, посвященной Алексею Кольцову, писал, что «русло русской жизни уже загрязнилось частушками…» (Друзья-поэты. А. В. Кольцов. Биография и характеристика. Сост. А. В. Круглов. — Бесплатное приложение к «Газетке для детей и юношества» на 1913/14 г., с. 59). В журнале «Женская жизнь» (в № 4 этого издания за 1915 г. была напечатана есенинская статья «Ярославны плачут») автор одной из публикаций безапелляционно заявлял: «Частушка не может рассматриваться как художественное творчество деревни. Частушка слишком бездарна, ограничена, мимолетна» (Ноэми. Частушки северных крестьян. — Журн. «Женская жизнь», М., 1915, № 19, 7 окт., с. 21).

Даже такой ценитель «певучих жемчугов», как «олонецкий ведун» Николай Клюев, и тот весьма критически воспринимал частушку. «…Приказная плеть, кабак Государев, проклятая цигарка вытравили, выжгли из народной души чувство красоты… — говорил он в 1919 г. — А тут еще немец за русское золото тальянку заместо гуслей подсунул… Народился богатей-жулик, мазурик-трактирщик, буржуй треокаянный. Сблазнили они мужика немецким спинджаком, галошами да фуранькой с лакировкой, заманили в города, закабалили обманом по фабрикам да по заводам… И взревел досюльный баян по-звериному:

Шел я верхом, шел я низом, —

У милашки дом с карнизом,

Не садись, милой, напротив —

Меня наблевать воротит…»

(Клюев Н. Медвежья цифирь. Публ. А. К. Грунтова и С. И. Субботина. — Сб. «День поэзии», М., 1981, с. 192–193)

Другие авторы — таких было большинство — видели в частушке простую и мудрую словесную и музыкальную форму, отмечали способность этого жанра народной поэзии быстро отзываться на все многообразие действительности, восхищались естественностью четверостиший с их удалью и сердечной тоской, с их добротой и хлесткостью. Вслед за Г. И. Успенским, опубликовавшим в 1889 г. очерк «Новые народные стишки» (откуда и пошло слово «частушка»), многие литераторы ценили в бесхитростных четверостишиях и двустишиях точное художественное отражение нравственной жизни народа. Философ-богослов и искусствовед П. А. Флоренский (1882–1937) ставил частушки в ряд шедевров мировой поэзии малых форм (см. его сб. «Собрание частушек Костромской губернии Нерехтского уезда», Кострома, 1909). «…В настоящее время, — писал в 1913 г. собиратель сибирского фольклора Ив. Чеканинский, — нет такой деревни, нет такого населенного уголка, где бы не пелись частушки…» (Чеканинский Ив. О частушках Енисейской губернии. — Журн. «Сибирский архив», 1913, № 6–8, с. 286).

В рязанских селах короткие (в две или четыре строки) песенки называли еще припевками, побасками, канавушками, страданьями. Исполнялись они под аккомпанемент балалайки или гармошки (тальянки, ливенки).

«Помню, — рассказывал ровесник Есенина С. Н. Соколов, уроженец села Кузьминского, — как и у нас, и в соседнем Константинове молодежь увлекалась частушками. Бывало, в погожий летний вечер пристроится на какой-нибудь завалинке гармонист, соберутся вокруг парни с девчатами — и начнется! Взмахнет самая бедовая платочком, притопнет каблучком — посыпятся припевки одна другой задорнее. За день — наработались, устали, да куда там — до утра готовы гулять… И мы, мальчишки, конечно, возле крутимся, нам тоже интересно, особенно Есенину…

И позже, приезжая в Константиново, он любил слушать частушки. Спросит, бывало: «Знаешь, кто частушки поет?» На мой ответ скажет: «Пойдем, может, споют нам». Приходим, слушаем, а он нет-нет да что-то запишет в книжечку…» (Кошечкин С. «До Сергея Есенина относящееся. Из записей разных лет». — Журн. «Юность», М., 1985, № 10 (365), с. 93).