Том 7. Изборник. Рукописные книги - [27]

Вот и вся моя отрада.

На твоих кудрях венок,

У тебя сияют взоры,

Твой пленительный рожок

Будит в рощах птичьи хоры,

Я люблю тебя, дружок, –

Так на что мне все сеньоры!»

«За кустами шорох слышен…»

За кустами шорох слышен.

Вышел на берег сеньор.

Губы Лизы краше вишен,

Дня светлее Лизин взор.

Поклонилась Лиза низко

И, потупившись, молчит,

А сеньор подходит близко

И пастушке говорит:

«Вижу я, стоит здесь лодка.

Ты умеешь ли гребсти?

Можешь в лодочке, красотка,

Ты меня перевезти?» –

«С позволенья вашей чести,

Я гребсти обучена».

И в ладью садятся вместе,

Он к рулю, к веслу она.

«Хороша, скажу без лести.

Как зовут тебя, мой свет?» –

«С позволенья вашей чести,

Имя мне – Елизабет». –

«Имя славное, без лести.

Кем же взято сердце в плен?» –

«С позволенья вашей чести,

Милый мой – пастух Колен». –

«Где же он? Ушёл к невесте?

Знать, ему ты не нужна». –

«С позволенья вашей чести,

Я – Коленова жена».

Стукнул он о дно ботфортом,

Слышно звякание шпор.

Наклонившися над бортом,

Призадумался сеньор.

«С позволенья вашей чести,

Я осмелюся спросить,

Мы причалим в этом месте.

Или дальше надо плыть?» –

«Погулять с тобой приятно,

Но уж вижу – ты верна,

Так вези ж меня обратно

Ты, Коленова жена».

И, прощаяся, лобзает

Лизу прямо в губы он,

И, смеяся, опускает

За её корсаж дублон.

Три отрока

Александре Николаевне Чеботаревской

с сердечным приветом

«В лунном озарении…»

В лунном озарении,

В росном серебре

Три гадают отрока

На крутой горе.

Красный камень на руку

Положил один, –

Кровь переливается

В глубине долин.

Красный камень на руку

Положил второй, –

Пламя полыхается

В стороне родной.

Красный камень на руку

Третий положил, –

Солнце всходит ясное,

Вестник юных сил.

Странник, пробиравшийся

Ночью на восток,

Вопрошает отроков:

«Кто уставит срок?»

Отвечают отроки:

«Божий человек,

Мечут жребий ангелы,

День, и год, и век.

В землю кровь впитается,

Догорит огонь,

Колесницу вывезет

В небо светлый конь».

Госпожа Склока

Имя странное чуть слышу,

Говорит едва дыша,

Словно дождь упал на крышу,

Сором брошенным шурша.

«Я – медлительная Склока».

Знаю, знаю, кто она,

Та, что мучит нас жестоко,

Так угрюма и темна.

«Ждёшь ли песни лебединой?»

Жду с надеждой, госпожа.

«Лебедь стонет пред кончиной».

Знаю, знаю, госпожа.

Ворожить и я умею.

Что за мудрость – ворожба!

Если ночью верить смею,

Что мне тёмная судьба!

Пусть приходит, пусть уносит

Всё, чем жизнь моя светла.

Плен душа охотно бросит,

Устремляясь, как стрела.

«Но боишься? Но трепещешь?»

Да, боюся, госпожа.

«Душу каплями расплещешь».

Знаю, знаю, госпожа.

«Бессмертною любовью любит…»

Бессмертною любовью любит

И не разлюбит только тот,

Кто страстью радости не губит,

Кто к звёздам сердце вознесёт,

Кто до могилы пламенеет, –

Здесь на земле любить умеет

Один безумец Дон-Кихот.

Он видит грубую Альдонсу,

Но что ему звериный пот,

Который к благостному солнцу

Труды земные вознесёт!

Пылая пламенем безмерным,

Один он любит сердцем верным,

Безумец бедный, Дон-Кихот.

Преображает в Дульцинею

Он деву будничных работ

И, преклоняясь перед нею,

Ей гимны сладкие поёт.

Что юный жар любви мгновенной

Перед твоею неизменной

Любовью, старый Дон-Кихот!

Н. Г. Чулковой

Из Элизийской светлой дали

Ваш трогательный мальчик мне

Томленья кроткие печали

Порой приносит в тишине.

Я знаю, что в утрате Вашей

Утешиться Вам не дано.

Склоняйтеся над скорбной чашей

И пейте страстное вино,

Мы утешенья отвергаем,

Забвения не надо нам.

Земля не будет нашим раем,

Идём по камням к небесам.

Забвенье – слабому отрада.

Кто знает верные пути,

Тому забвения не надо.

Достойней тяжкий крест нести.

С судьбою беспощадной спорим,

Но и печаль душе мила.

Душа, измученная горем,

Ты безутешна, но светла.

«Милая мать, ты – Мадонна…»

Милая мать, ты – Мадонна,

А твой сын – младенец Христос.

Учи его умирать без стона,

Учи его страдать без слёз.

Больше ничего от тебя не надо,

Его судьбы ты никогда не поймёшь.

Завидишь сени Гефсиманского сада, –

Сама вонзи себе в сердце нож.

«Я испытал превратности судеб…»

Я испытал превратности судеб,

И видел много на земном просторе,

  Трудом я добывал свой хлеб,

  И весел был, и мыкал горе.

На милой, мной изведанной земле

Уже ничто теперь меня не держит,

  И пусть таящийся во мгле

  Меня стремительно повержет.

Но есть одно, чему всегда я рад

И с чем всегда бываю светло-молод, –

  Мой труд. Иных земных наград

  Не жду за здешний дикий холод.

Когда меня у входа в Парадиз

Суровый Пётр, гремя ключами, спросит:

  «Что сделал ты?» – меня он вниз

  Железным посохом не сбросит.

Скажу: «Слагал романы и стихи,

И утешал, но и вводил в соблазны,

  И вообще мои грехи,

  Апостол Пётр, многообразны.

Но я – поэт». – И улыбнётся он,

И разорвёт грехов рукописанье.

  И смело в рай войду, прощён,

  Внимать святое ликованье,

Не затеряется и голос мой

В хваленьях ангельских, горящих ясно.

  Земля была моей тюрьмой,

  Но здесь я прожил не напрасно.

Горячий дух земных моих отрав,

Неведомых чистейшим серафимам,

  В благоуханье райских трав

  Вольётся благовонным дымом.

Машинописные книги стихов

<Стихотворения 1925–1927 годов>

Атолл

«Пой по-своему, пичужка…»

Пой по-своему, пичужка,

И не бойся никого.

Жизнь – весёлая игрушка,

И не стоит ничего.

Что бояться? Зачарует

Змей, таящийся в лесу, –

Или запах твой взволнует

Кровожадную лису, –

С высоты ли ястреб комом

На тебя вдруг упадёт, –