Том 7. Эссе. Статьи. Пьесы - [115]

Ну-ка, ну-ка.

Цецилия поет.

«Милый край, не расстанусь с тобой / Ни за что никогда не покину тебя». Ой, я сегодня не в голосе.

Недурно, недурно.

Совсем недурно.

Так голосуем, господа министры? (Напевает.) Милый край, не расстанусь с тобой, пум-пум-пум-пум-пум-пум-пум, пум-пум-пум-пум-пум.

Голосуем, голосуем.

Исторический момент.

Великое — пум-пум-пум-пум-пум-пум — событие.

Поворот на 180 градусов.

Демократия.

И волки сыты, и овцы целы.

И волки, и овцы.

Пум-пум-пум-пум-пум-пум, пум-пум-пум-пум-пум-пум.

Кто за — поднимите руки.

А чего поднимать — и так все ясно.

А того, что — (кивает в сторону медведя) записывается. И на видео — тоже. Сам, может, даже по прямой трансляции смотрит. Хотя он на пресс-конференции.

Да, наверно, уже кончилась.

У него кончилась, у нас — начинается. Через две минуты. Ну, кто — за? (Голосуют.) Так: три — за. Кто против? (Поднимает руку.) Так: я — против. Большинством голосов — пум-пум-пум-пум-пум-пум, тьфу, привязалось...

Базиль Модестович, это же национальный гимн!

Ах, да, простите... резолюция о переходе к демократической форме правления и экономической реформе пум-пум-пум-тьфу!.. принята. Подписи. (Расписывается.) Густав! (Протягивает бумагу Густаву, тот расписывается.) Петрович! (Протягивает бумагу Петровичу, тот расписывается.) Передай Цецилии. (Петрович передает документ Цецилии, та расписывается.) Матильда! Эй, Матильда!

Входит Матильда в чем мать родила.

Переведи это на местный язык.

Когда?

Сейчас.

Ой, так там же пресса.

Подождут. Обеденный перерыв еще не кончился.

Но они в двери лезут.

Обождут. Не 17-й год. Переводи. Это — что за маскарад? Вернее — наоборот.

Так ведь поворот на 180 градусов.

Так то на 180, Матильда, а ты на все 360 хватила.

Это чтоб бесповоротность символизировать, господин Президент: что после демократии дальше ничего не будет. И что демократия естественна.

Прессе это должно понравиться. Хороший кадр: рядом с Топтыгиным. (Распускает галстук.) Переводи.

Ой, щас. (Убегает.)

Петрович, сигару хочешь? Фидель прислал.

Ага... Кровь, говорю, с молоком.

Держи. Ну, про молоко мы всё знаем. Гейгер зашкаливает.

Про кровь тоже.

Что да, то да.

Даже неинтересно.

Интересно, что это в Матильде больше демократии радуется: кровь или молочко?

И — и, Густав, сигару? Впрочем, что ж это я? Ты ж некурящий. Тебе, Цецилия, тоже не предлагаю. Кончай арбуз.

Я бы взял одну. Ради такого случая.

Какого «такого»? Держи.

Ну, демократия все-таки.

В Густаве это, конечно, кровь.

Ну, я бы ради этого, Густав, не стал развязывать. Тем более — если кровь.

А ради чего вы б развязали, Базиль Модестович?

Да ни ради чего. Я ведь, Густав, заметь, и не завязывал. Да вот хоть тот же Фидель: мне присылает, а Самому перестал.

Ему хорошо: у него остров.

Одни идеалы общие. Можно и не бриться (кивает на портреты).

Базиль Модестович, а если спросят, кто нас уполномочил? Ведь без парламента, без всего...

Не спросят, Цецилия. Им в голову не придет.

А если все-таки.

Скажи: история.

Но они же дотошные. Настырные и дотошные. -Ну и?

Ведь ни парламента, ни конституции. Только телефонный звонок.

История и есть. Телефон, Цецилия, орудие истории. Личной, во всяком случае. Иногда — национальной. Особенно — если записывается. Тогда личного от национального не отличить. История, скажи, устала от конституции.

Тем более, что все — одинаковые.

Да, и теперь ей больше телефон нравится.

Не говоря — телек.

Да, новые формы. Все-таки: переход от тирании к демократии.

Ага, требует новых форм. Вызывает их к жизни.

Так что скажи: история. Или скажи: революция. Для них — одно и то же.

А они скажут: где народные массы, стрельба, баррикады?

А ты скажи, что — не в кино. Что революция народ всегда врасплох застает. И что если им так охота кровопролитие увидеть, я могу вызвать войска и открыть по ним огонь. Надоели!

-Ой!

Не ойкай: не спросят. Да, Петрович,— позвони, пожалуйста, Бехеру в Японию. Скажи ему, чтоб не волновался, когда газеты увидит. Особенно — Матильду голую. А то он, чего доброго, с перепугу политического убежища попросит и правительство в изгнании создаст.

Да, старой закалки человек. Жаль, не было его сегодня.

Ага, мне тоже: рябчик был замечательный, не говоря — подлива.

Да, теперь следующая партия еще когда будет.

Будет — да только немецкая.

Или американская.

Скорее немецкая. Как часть займа.

Арбузы, поди, совсем кончатся.

Не кончатся, Густав, не волнуйся. Сам не допустит.

Да, все-таки символическое растение.

Овощ.

Все равно. Главное — снаружи зеленый, внутри — красный.

Да, цвет надежды и страсти.

Не говоря — пролитой крови.

Какая разница.

Только, пока не разрежешь, не знаешь — зрелый или незрелый.

Да. И потом — семечки.

Подумаешь, семечки! Семечки всегда можно выплюнуть.

Что да, то да.

Послушай, Петрович. Тебе что больше нравится: прошлое или будущее?

Не знаю, Базиль Модестович, не думал. Раньше будущее. Теперь, думаю, прошлое. Все-таки я — внутренних дел.

А тебе, Густав?

Как когда. Когда будущее, когда прошлое.

Настоящее, значит. Тебя, Цецилия, не спрашиваю. С тобой все ясно. Сплошная надежда и страсть.

Женщина, Базиль Модестович, всегда будущим интересуется. Все-таки материнский инстинкт.

Усложняешь, Цецилия. При чем тут материнский? Просто инстинкт.