Том 6. Рассказы, очерки, сказки - [122]

Итак, именно взрослый человек, а не ребенок требует, чтоб ему постоянно рассказывали что-нибудь новое или о чем-нибудь новом. Как было бы хорошо, если бы каждую неделю я мог слово в слово повторять какую-нибудь свою статью, которая вам пришлась по вкусу (только не знаю какую), если бы, скажем, каждую пятницу я садился и, довольно потирая руки, начинал снова писать статейку, которая уже появилась до того, по крайней мере, раз двадцать и каждый раз находила у вас одобрение; наверно, я что-нибудь в ней улучшил бы, скажем, заменил одно слово другим, чуточку переделал фразу, но так, чтобы вы даже не заметили. А вы с пятницы уже ждали бы мой опус и прочли бы его затем с полным удовлетворением, ибо он все такой же и такой же прекрасный, как и раньше, а потом, ну, потом взяли бы и пошли искать чего-нибудь новенького у себя под боком среди личных своих дел.

Взрослый человек неприятно непостоянен, ежедневно ему подавай новую заметку, новую передовицу, новую судебную хронику, новый роман, он почувствовал бы себя обманутым, если бы каждый день ему не сообщали чего-нибудь новенького. Либо все время рассказывай ему одно и то же разными словами, либо все время разное, но одними и теми же словами. Ежедневно он с интересом читает, что у кого-то украли пальто, но вчера пальто украли в «Славии», а сегодня в «Унионке»[88]. Ребенок гораздо постоянней и последовательней; если ему бы тридцать раз рассказывали историю об украденном пальто, то произойти это должно все тридцать раз только в «Славии» и нигде в другом месте. Мы, взрослые, предпочитаем ежедневно читать о новых результатах новых состязаний, но ребенок с его твердой верой в неизменный порядок вещей раз и навсегда принял исход борьбы Гонзы с драконом и с полным основанием требует, чтобы этот исход был неизменен; если каждый раз будет получаться по-иному или каждый раз Гонза будет бороться с кем-нибудь другим, то сказке конец. Ибо, в отличие от реальной действительности, царство сказок вовсе не безответственно и произвольно, а наоборот, весьма последовательно, незыблемо и чудодейственно размеренно. Поэтому сказка может без конца повторяться; это — область неизменных реальностей. Подлинная сказка должна начинаться всегда одинаково, так же как покойный Гомер всегда вынужден был начинать словами: «Гнев, о богиня, воспой…»[89]; начни он в один прекрасный день по-другому, он потерял бы весь свой авторитет. Вам кажется, что вы только повторяете ребенку сказку; но для ребенка она не повторяется, а просто продолжается, поэтому-то она и не должна изменяться. Существуют вещи, которым положено неизменно быть одинаковыми, как, например, молитва; ее таинственная сила заключается в том, что человек с помощью одних и тех же слов возвращается к одному и тому же состоянию мысли, это скорее всего какое-то особое ощущение уверенности. Нельзя петь песню, как кому заблагорассудится, тот, кто ее поет, принимает ее мелодический строй и словесный порядок, если же он затянет ее на свой лад, ручаюсь, получится нечто невообразимо фальшивое. Поэтому мы не правы, упрекая одного прославленного политика в том, что он тянет одну и ту же песенку; если бы он каждый раз ее менял, она вообще перестала быть таковой и для него самого, и для слушателей. Если мы действительно хотим петь песенки или рассказывать сказки, мы должны пойти на твердую их неизменность; если бы каждый день мы говорили что-нибудь новенькое, мы бы говорили плохо.

Классическая литература — это литература, от которой мы уже не ждем, что она расскажет нам что-нибудь новое. Поэтому-то мы так высоко ее и ценим; по этой же причине мы ее и не читаем. И напротив, современную литературу мы читаем, как читают газеты; мы ждем, чтобы она раскрыла нам, что же нового в мире, а как только она нам раскроет, мы отбрасываем ее, словно вчерашнюю газету. Если бы мы прочитали ее трижды, по всей вероятности мы и в ней нашли бы что-нибудь неповторимое, но это уже удовольствие, которое мы уступаем детям.

1925

Радости жизни © перевод Б. Шуплецова

Я мог бы привести целый ряд больших и сладостных радостей жизни, например, любовь, добрые деяния, любимые кушанья, майский день, успех, главный выигрыш и массу прочих прекрасных вещей. Но, размахнись я еще шире, я наверняка не забыл бы про одну согревающую нас радость, доступную каждому человеку, — удовольствие давать советы своему ближнему.

Каждый из нас (поскольку я могу судить и о себе) ужасно любит советовать, недаром слово «любить» («rad») и «советовать» («raditi») имеют общий корень, из чего следует, что уже наши предки любили давать советы своим ближним, скажем, тем, у которых промокли ботинки (если только тогда были ботинки). Это просто в характере человека — в каждом случае охотно показывать свое превосходство над другим, советовать ему, как тот должен поступать. Вероятно, дело тут, я бы сказал, в сублимированном и чистом злорадстве, которое испытывает любой нормальный человек при виде затруднений своего ближнего. Не совсем ясно, потому ли человек дает советы, чтоб показать, насколько он выше того, кому советует, или же потому, что его толкает на это чувство общительности и любопытства. Ясно только то, что, попадись, допустим, увязшая на дороге машина, возле которой лихорадочно возится шофер, — лежит в пыли или засунул голову куда-то под капот, — каждый уважающий себя человек на минуту остановится, посмотрит с особым удовлетворением на эту возню и потом сочувственно скажет: «Придется вам, дружище, дотянуть свою колымагу до города на паре коров!» — или: «Мне такая пакость и даром не нужна!» Потерпевший ни за что не примет вашего совета, а только заворчит в ответ и грубо от вас отмахнется; вероятно, его разгневало ваше интеллектуальное превосходство.