Том 6. О маленьких-для больших - [50]

— В позапрошлом? Извольте, я спрошу у барина.

— Да, да, конечно, доложи. Я тут подожду.

Снова оглядев его недоуменным взглядом, горничная ушла.

Из гостиной послышались голоса:

— Кто там, Луша?

— Кунин господин — пришли.

— Куунин? Зачем?

— Не знаю. Говорят, к вам пришли; как в позапрошлом годе…

— В позапрошлом? А что было в позапрошлом году?

— Не могу знать. Мало ли что было.

— Бузя, — обратился Пынин к жене. — Ты не помнишь, зачем приходил к нам Кунин в позапрошлом году?

— Был он несколько раз, — призадумавшись, ответила жена. — А зачем заходил, — не помню.

— Странно… Праздник нынче, первый день Рождества, а он приходит. Луша! Может, ему что-нибудь нужно?

— А мне откуда знать?

— Может, ему что-нибудь экстренно понадобилось, — сказала жена. — Такое, что нельзя было отложить до после праздников, — вот он и пришел…

— Гм!.. Все может быть. Не на войну ли он едет? Луша! Он, Кунин этот, не в военном костюме?

— Нет-с, помилуйте. Во фраке, при белых перчатках, с цилиндром.

— Черт знает что. Я прямо-таки, теряю голову. Не предложение ли он приехал делать?..

— Ты скажешь тоже… Кому?!

— А? Кому-нибудь из нас.

— Умно. Если мне — так я замужем, тебе — так ты мужчина… Лиле? Так Лиля умерла когда еще… Зинке? — Зинке, положим, тринадцатый год, но все-таки…

— Луша! Пойди просто спроси его: по какому делу он приехал? Что ему нужно?

Исполнительная Луша повернулась на каблуках и вышла в переднюю.

— Что вам нужно? — спросила она, с тайным сочувствием глядя на пригорюнившегося в уголку передней Кунина.

— Как… что мне… нужно? Я с визитом пришел! Понимаешь? Теперь Рождество, — вот я и пришел.

— Вот вы и пришли? Ну мне что, — я скажу.

Снова вернулась в гостиную:

— Говорит, с визитом.

Супруги Пынины обменялись изумленным взглядом.

— Нашел время визиты делать!.. Ну, что же делать, — зови его.

* * *

В прежнее время было так: едва в дверях гостиной показывается надушенный, сверкающий белизной накрахмаленного пластрона сорочки. Кунин, — как Пынин воздымал руки кверху и бросался, подобно тигру, на беззащитного Кунина:

— Дорогусечка! Вы ли? С праздничком… А, позвольте вас… Чмок! Чмок! Ну, что? Живеньки-здоровеньки? Ну, мой молодой друг, не будем терять золотого — времени, — к столу, к столу, к столу, — трижды к столу! Садитесь! Вам какой? Есть вишневая, есть сливович — крепкий, как собака, есть коньяк… Поросеночка? Икорки? Балычка? Колбаски? А ну, еще одну, старина, мой стариканушка славный, старичище замечательный!.. Хе-хе…

Эти умилительные картины пестрой чередой пронеслись в голове Кунина, когда он переступил порог гостиной…

Увидев Кунина, Пынин сделал навстречу ему три шага и, широко раскрыв глаза, воскликнул:

— Сергей Николаевич? И во фраке? Чему это приписать столь торжественный вид?

— Помилуйте, ведь Рождество.

— Ну?

— Рождество, говорю.

— Так-с.

— Как же не надеть фрака!

— А зачем?

— Да с визитами-то — не в пиджаке же ездить?

— Ах, да! Вы с визитом? Так, так. Бывает.

Хозяин пожевал губами и с напряженной задумчивостью поглядел в окно.

Гость стоял против хозяина и всем своим видом показывал, что он чего-то ждет.

Помолчали так, стоя посреди сверкающей паркетом гостиной, переминаясь с ноги на ногу.

— Ну-с… вот, так, значит, — выдавил из себя хозяин тугие слова.

— Да-с, — подтвердил гость. — Праздничек, что называется.

— А вы, значит, с визитом?

Гость вздохнул.

— С визитом.

Постояли, помолчали. Кунин с неискусно сделанной рассеянностью хлопал себя себя по коленке шапокляком и вздыхал.

— Да-а, — сказал хозяин. — Дела!

— Как поживаете? — осведомился Кунин, придав этому несложному вопросу экспрессию лихорадочного любопытства.

— Да так все. Ни шатко, ни валко. А вы?

Кунин решил, что соврать будет вовсе не лишнее.

— Да что я! Был сейчас с визитом у Будаговых… (тут он уже соврал, — у Будаговых и не думал быть). Ну, конечно, дело праздничное, — по рюмочке того-сего, закусили.

— Ах, вы, значит, уже закусили? — подхватил хозяин, немного оживившись.

— Очень, очень мало, — подхватил гость, очень обеспокоенный. — Самую малость. Почти ничего и не ел. Так, только рюмку коньяку выпил, рюмочку водки.

— Да позвольте, — поднял брови хозяин. — Где они, Будаговы эти, могли достать коньяку, водки? Не может этого быть.

Кунин пожал плечами и принялся врать долго и противно, будто пропускную бумагу жевал:

— Не знаю, но нынче все достают. У Краткополовых я был, — там все есть, у Широкополовых… тоже… есть… Все так меня просили, угощали… А я все не хотел… «Нет, говорю не хочу, — увольте. Берегу себя!» «Ах что вы, Сергей Николаевич, для чего вы себя так бережете?» — «А вот, говорю, берегу себя для уважаемого, достойнейшего Николая Памфилыча». Это — вы, стало быть.

— Н-да-с, — промямлил хозяин, не отрывая глаз от закутанной в какую-то серую дрянь люстры. Так-с. Вот оно что. Спасибо на добром слове. А только, согласитесь сами, какой же нынче праздник, когда напитков — ни синь-пороха нет? Одна грусть.

— Да, — сказал гость. — Печально до чрезвычайности. А я, знаете, — мне предлагают и то, и се, а я говорю — нет-с! Не хочу обижать милейшего Николая Памфилыча.

— Ну, чего там… Я на это не обижаюсь.

— Все-таки, знаете… «Скушайте, говорят, и того-то, и этого-то», а я себе думаю: «да мне приятнее у Николая Памфилыча скушать какой-нибудь кусочек ветчинки, чем все эти ваши разносолы»…