Том 6. О маленьких-для больших - [52]

Все потянулись к нему с рюмками. Наполнив рюмки из пустого графина, Володя, вздохнув, отер пот со лба и сказал:

— Чокнитесь, господа. Чокнулись? Спасибо. Итак, вы подносите рюмку ко рту. Холодную водочку, прозрачную водочку… От холода не только графин, но и рюмки запотели. Благороднейшая испарина! Итак, вы подносите рюмки ко рту (все поднесли рюмки ко рту и Водопьянов тоже), и сразу вливаете в рот — рраз! Ах, какое ощущение! Боже ты мой, какое ощущение! Тысячи теплых иголочек защекотали ваш язык, ваше небо. Господи, — замираете вы, — чудо! чудо! Где же холод, где же эта ее замкнутость и безразличие? Она нежит, она ласкает… Вот она теплой змейкой проскользнула в горло, разлилась там, где-то внутри, на тысячи струек и сразу засосала желудок тысячью жал: давай скорей блин со сметаной, гони его сюда, икры только не забудь, голубчик мой, солнышко мое. Ну, берите скорее блин, гоните его внутрь, обливайте его перед этим, мажьте, — потому что первая рюмка не ждет.

Ножи и вилки энергично застучали по тарелкам. Гости проглотили по два блина и, утерев губы, снова жадно вонзились глазами в Володю Полторацкого.

— Володя! еще по одной… а? — робко попросил кто-то.

— Вторая рюмка! — вдохновенно крикнул Володя. — Господа… Вторая, она уже не колет тысячью теплых иголочек язык и небо, она скользит скорее, но зато — вы слышите? Вы чувствуете? Проглатываете вы вторую — и какая-то теплая ладонь с ласковой силой толкает вас в голову… Вот тут, немного повыше затылка. Толчок приятный, заставляющий мысли проясниться, все ощущения обостряются, и соседи начинают нам нравиться. После третьей рюмки мы им даже скажем что-нибудь приятное.

Действительно, сосед Водопьянова, загипнотизированный красноречивым Володей, наклонился после второй рюмки к Водопьянову и приветливо сказал ему:

— Какой у вас красивый галстук.

— А я, знаете, любуюсь вашим сюртуком. Замечательно сидит на вас. Сейчас видно хорошего портного…

— Четвертая рюмка! — в экстазе крикнул Володя, поднимая высоко над головой пустой графин. — Четвертая рюмка знаменует собой влечение к интересному женскому обществу, желание самому быть красивым, интересным, — предметом всеобщего внимания. Глаза после четвертой рюмки блестят, и легкий румянец делает человека каким-то, я бы сказал, благодушно красивым. Это, господа, духовная сторона четвертой рюмки! Физическая же ее сторона требует чего-нибудь особенно острого, пикантного. Предыдущие рюмки уже усыпили вкусовые сосочки и им требуется каких-нибудь этаких пикулей, королевской селедки или маринованных грибков с лучком! Чокнемтесь, господа!

Лица у всех оживились, глаза заблестели, и ножи с вилками работали вовсю.

— Пятая рюмка, господа! — в пьяном вдохновении кричал, сверкая черными глазами, Володя Полторацкий. — Эта рюмка…

— Спасибо, — сказал кто-то из гостей, отодвигая от себя рюмку, — я больше водки не хочу.

— Ну, еще одну, — метнулся к нему хозяин. — Еще одну малюсенькую.

— Ни-ни. Ей-богу, четырех довольно. А то голова совсем закружится.

Володя приостановился, призадумавшись. Потом отбросил прядь волос со лба и гостеприимно спросил:

— Может, коньячку рюмочку могу предложить?

— И я бы коньяку выпил. И я! И я!

Володя, как фокусник, ловко подхватил со стола пустую коньячную бутылку, понюхал для вдохновения горлышко и, полузакрыв глаза, тихо сказал:

— Коньяк… Коньяк совсем другое дело… Водка, — это русская плебейка, которая задаривает, засыпает вас щедрыми поцелуями, грубыми, чувственными… Рюмка коньяку — это изящная худощавая француженка, которая обжигает, сама не загораясь, которая потрясает человека, сама оставаясь холодной… Коньяк пьется из маленьких рюмочек, у которых узкая талия молодой француженки. Вот я наливаю вам коньяк.

Все покорно потянулись с рюмками…

— Наливаю! Коньяком чокаться не надо. Это напиток эгоистичный… Поднесите к губам, прикоснитесь губами… Что? Не правда ли, нечто среднее между горячим поцелуем в губы и тем ощущением, когда вас ужалит пчела? Жжет. Теперь: задерживайте на секунду во рту этот чудесный глоток — задержали? Затем раз! — Глотайте! Что? Не правда ли, как будто пуля пронизала все ваше существо сверху вниз и упала там где-то на дне, разлилась горячей, дымящейся лужицей. А во рту пожар, а язык пылает, а чья-то невидимая ладонь ласково, но сильно толкнула вас в голову, теперь уже повыше — около самого темени. Хотите еще рюмку?

И почти все крикнули, еле шевеля жадными, пересохшими губами:

— Хотим! Наливай! Володя! Слушаем.

А одна дама сказала, несколько вразрез с общим настроением:

— А я пива бы выпила. Холодного.

И сейчас же Володя, как истый джентльмен, склонил свою вдохновенную голову в сторону дамы.

— О, сударыня! Вы выразили словами то, что, вероятно, дремало в глубине души у всех, — еще темное, еще неосознанное!.. Конечно, пиво!

Он схватил в обе руки две пивных бутылки и сказал с каким-то сладостным стоном:

— Господа! Вот напиток, который еще не оценен, не объяснен, не разгадан. Это, господа, таинственный, мистический напиток! Мы можем очень стремиться к рюмке водки, мы с удовольствием пьем коньяк, но такого истерического, бурного, мучительного желания, как то, которое вызывает в нас пиво — не вызывает ни один напиток!! Вот я вам наливаю по полному стакану холодного пенистого пива и — смотрите! — руки ваши дрожат, как они не дрожали тогда, когда я наливал вам водку и коньяк. Тише, господа, ха-ха! Не расплескивайте пиво от жадности. Но пейте его жадно, залпом, как звери, и когда вольете в себя стакан, то испустите глубокий вздох — вздох страстного, целиком удовлетворенного, желания… И тяжелая же эта штука — два-три стакана пива! После него вас не ударяет мягкой упругой ладонью в голову, а просто вся ваша голова попадает в душные, тесные объятия, в которых тяжко дышать, будто в пуховик зарылась голова…