«Витебский губернатор М.В. Арцимович — недостаточно энергичный борец с «полонизмом».
«Ярославский губернатор гр. Д.И. Татищев «слишком слаб в еврейском вопросе»; «слабы в еврейском вопросе губернаторы: новгородский, уфимский, пермский, лифляндский, эстляндский и тобольский».
— Скучно, Володя! — крикнул с места Замысловский. — Ты лучше о Суковкине хвати. Помнишь, что давеча мне рассказывал.
— Да, да! О Суковкине, — кивнул головой заинтересованный Родзянко.
— Ну-с, — усмехнулся Пуришкевич. — Скажем теперь и о Суковкине… Господа! Кто не знает истории с гостиницей «Днепр», из которой Суковкина привезли в карете скорой помощи?!
— Я не знаю, — сказал Родзянко. — Не слышал, ей-Богу! Расскажите…
— Только на ухо могу, так неудобно. Идите сюда!
Снова взбежал Родзянко на депутатскую трибуну, и снова зашептал ему на ухо Пуришкевич.
…Депутаты снова поправили очки, пенсне, и впились глазами в лицо своего председателя.
Увидели они сначала в лице ту же напряженность, а потом истерическое любопытство, смешанное с лукавством и иронией.
— Господа, так же нельзя, — крикнул из ложи министр. — Это скучно. Я тоже хочу…
— Так идите сюда, — сказал гостеприимный Родзянко. — Здесь очень хорошо слышно.
— А мне можно? — спросил Марков седьмой.
— Ну, иди. Только смотри, ног не отдави его превосходительству! Ты ведь «медведь» известный.
— Прошу о Кассо не говорить, — мягко возразил Родзянко. — Сейчас обсуждается смета внутренних дел, а вовсе не народного просвещения. — Продолжайте, Пуришкевич о Суковкине…
— Так неудобно рассказывать, — взмолился Пуришкевич. — Что же это вы все, господа… навалились на меня, — так нельзя. Жарко.
— А вот мы это сейчас устроим, — засуетился гостеприимный Родзянко. — Пристав! Распорядитесь, чтобы принесли сюда какой-нибудь столик…
— Да и хорошо бы по чашке кофе выпить…
— Великолепно! Пусть из буфета принесут кофейник, кофе и четыре чашки. Только, скажите, чтобы без цикория… Вот так… Садитесь, господа, за столик. Милости прошу! Ну-с, Пуришкевич… на чем вы остановились?
* * *
— И вот, мать моя, — говорит Пуришкевич, опрокидывая пустую чашку и кладя на ее донышко обгрызенный кусочек сахара, — когда я, допрежь того, жила у господ Карякиных (сам-то сморгонским губернахтором о ту пору был) — насмотрелась я у них на всякое: губернаторша-то все чиновнику особых поручениев шуры-муры строила, бегала за ним, как девчонка, а он, понимаешь, тогда с французинкой одной из «Бухва» перепутался… А сам губернахтор все марки собирал и наклеивал, собирал и наклеивал. Ненгго ему за то жалованье плотют, чтобы он марки собирал?! А намедни зашла я на кухню за коклетами, и что же я, сахарныя вы мои, вижу? Стоит этот губернахтор, облапил горничную Дуняшку, да в щеку ее: чмок-чмок, чмок-чмок!.. Стыдобушка! И как это — благородные господа, а такое себе допускают… Стою эт-то я, обомлемши, рукам-ногам пошевельнуть не могу. А один раз сынишка евонный забрался в кусты, на женскую купальню в подозрительную трубу так и вызверился, так и вызверился… Нешто губернахторское дите должно так поступать!?..
— Еще, милая, чашечку, — предложилъ Родзянко.
— Ой, нет, нет… Чивой-то нынче меня на кофий и не тянет. Когда я у Стронцына генерала — тоже губернахтор — в судомойках служила, — такого я тоже, родненькие вы мои, у него насмотрелась, что и ужасти подобно.
Пуришкевич поправил темный головной платок, сбившийся на сторону, сделал рукой движение, будто вправляя на место выбившийся из-под платка клок волос, и продолжал монотонно, полузакрыв глаза:
— И что это был за такой губернахтор Стронцын — вам, болезныя мои, и не снилось… День и ночь он с женой ругался, день и ночь ругался, а как выпьет лишнее, — чичас ко мне: Митрофаньевна, говорит, хочешь, жену прогоню — вместе с тобой жить буду. Будешь ты у меня заместо барыни, — в шелках-бархатах водить буду. Что вы, говорю, судырь, нешто ж этакое возможно? Потом пить он зачал… Ходит грязный, нечесаный… Веришь, милая, по три месяца в баню не ходил!..
— Это что ж такое!.. — сочувственно покачал головой Родзянка.
— Так вот, не ходил и не ходил. А то, жила я еще в няньках у киевского губернахтора Суковкина. И сделал он, милаи вы мои, такое, такое…
— Вы бы еще, матушка, чашечку…
— Благодарствуйте. Чивой-то нынче под сердце подкатывать стало и в ногу стреляет. Поясница вот тоже…
— Не к дождю ли, — высказал предположение Родзянко. — Кушайте, матушка!
Смеркалось…
Многие депутаты уже разошлись по домам, сторожа стали подметать полы, а на трибуне все еще продолжалось обсуждение сметы министерства внутренних дел…
