Том 5. Стихотворения, 1941–1945. Статьи - [13]

«Погиб, как немец на Дону!»

Ночной «гость» >*

Ночь. В полевом колхозном стане

Уснули все, чтоб встать поране.

Не спит лишь сторож, дед Нефед.

Вдруг всполошился старый дед:

Над станом ночью гул мотора!

Дед смотрит. Точно: самолет.

С него Нефед не сводит взора.

«Как он чудно себя ведет:

Кружит почти над самым лесом…

Взмыл вверх… Как не было! Исчез!

Кружил он за каким тут бесом? –

Так думал дед, шагая в лес. –

Авось что-либо запримечу».

Ан глядь, пыхтя, ему навстречу

Верзила несуразный прет.

Нефед к нему: «Ты кто? Откеда?»

Верзила, выпучась на деда,

Незнамо, врет или не врет:

«Я, – говорит, – бежал из плену.

Подбил я немца на измену,

Подкуплен летчик мною был,

Чтоб свез меня в советский тыл;

Где здесь на станцию дорога?»

У старика в душе тревога,

Но речь умильна и хитра:

«У нас останься до утра.

Поешь, попей, сосни с устатку.

А утром… Господи прости,

Тебя на станцию свезти

В колхозе сыщем, чай, лошадку!»

В колхозном стане гость ночной.

Все окружили гостя тесно.

«Страдал в плену?» – «Ах ты, родной!»

«Ну расскажи, нам интересно!»

А дед стряпухе шепотком:

«Гость явно треплет языком.

„Страдал в плену“. А брюхо – вона!

Лети стрелой в район, Матрена.

Так, мол, и так: в ночи тайком

К нам притесалася ворона.

Мне этот „гость“ не по нутру:

Вертляв, и рожа – на шпиона».

Все разъяснилось поутру.

Отряд, прибывший из района,

Разоблачил врага в момент:

Немецкий к нам проник агент!

Осталось от него наследство –

Его фальшивый документ,

Оружье, взрывчатое средство

И толстый денежный пакет.

Сам получил он, по закону,

Что причитается шпиону,

Как говорится: был – и нет!

Предупредивший крупный вред,

Еще внимательней, чем ране,

Относится к ночной охране

Колхозный сторож, дед Нефед.

Все говорят ему: «Спасибо!»

«Пускай, – в ответ смеется дед, –

Еще к нам сунется кто-либо!

Мы и его – за первым вслед –

Спровадим к черту на обед!»

Помянем, братья, старину! >*

О поле, поле Куликово,

Врага ты видело какого!

Здесь бились русские полки,

И пахари, и рыбаки;

Удары грудью принимая,

Они свершили свой обет;

Им показала свой хребет

Орда свирепого Мамая!

Враг новый рыщет на Дону.

Помянем, братья, старину,

Почтим и прадедов и дедов,

Ударим так, чтоб никогда

Уж не воспрянула орда

Осатанелых людоедов!

Русские девушки >*

Зеркальная гладь серебристой речушки

В зеленой оправе из ивовых лоз,

Ленивый призыв разомлевшей лягушки,

Мелькание белых и синих стрекоз,

Табун загорелых, шумливых детишек

В сверкании солнечном радужных брызг,

Задорные личики Мишек, Аришек,

И всплески, и смех, и восторженный визг.

У Вани-льняной, солнцем выжженный волос,

Загар – отойдет разве поздней зимой.

Малец разыгрался, а маменькин голос

Зовет почему-то: «Ванюша-а! Домо-о-ой!»

У мамки – он знает – большая забота:

С хозяйством управься, за всем присмотри, –

У взрослых в деревне и в поле работа

Идет хлопотливо с зари до зари, –

А вечером в роще зальется гармошка

И девичьи будут звенеть голоса.

«Сестре гармонист шибко нравится, Прошка, –

О нем говорят: комсомолец – краса!»

Но дома – лицо было мамки сурово,

Все с тятей о чем-то шепталась она,

Дошло до Ванюши одно только слово,

Ему непонятное слово – «война».

Сестрица роняла то миску, то ложки,

И мать ей за это не стала пенять.

А вечером не было слышно гармошки

И девичьих песен. Чудно. Не понять.

Анюта прощалася утречком с Прошей:

«Героем себя окажи на войне!

Прощай, мой любимый, прощай, мой хороший!

Прижалась к нему. – Вспоминай обо мне!»

А тятя сказал: «Будь я, парень, моложе…

Хотя – при нужде – молодых упрежу!»

«Я, – Ваня решил, – когда вырасту, тоже

Героем себя на войне окажу!»

Осенняя рябь потемневшей речушки

Уже не манила к себе детворы.

Ушли мужики из деревни «Верхушки»,

Оставив на женщин родные дворы.

А ночью однажды, осипший от воя.

Ее разбудил чей-то голос: «Беда!

Наш фронт отошел после жаркого боя!

Спасайтеся! Немцы подходят сюда!»

Под утро уже полдеревни горело,

Металася огненным вихрем гроза.

У Ваниной мамки лицо побурело,

У Ани, как угли, сверкали глаза.

В избу вдруг вломилися страшные люди,

В кровь мамку избили, расшибли ей бровь.

Сестрицу щипали, хватали за груди:

«Ти будешь иметь з нами сильный любовь!»

Ванюшу толчками затискали в угол.

Ограбили все, не оставив зерна.

Ванюша глядел на невиданных пугал

И думал, что это совсем не война,

Что Проше сестрица сказала недаром:

«Героем себя окажи на войне!»,

Что тятя ушел не за тем, чтоб пожаром

Деревню сжигать и жестоким ударом

Бить в кровь чью-то мамку в чужой стороне.

Всю зиму в «Верхушках» враги лютовали,

Подчистили все – до гнилых сухарей,

А ранней весною приказом созвали

Всех девушек и молодых матерей.

Злой немец – всё звали его офицером –

Сказал им: «Ви есть наш рабочая зкот,

Ми всех вас отправим мит зкорым карьером

В Германия наша на сельский работ!»

Ответила Аня: «Пусть лучше я сгину,

И сердце мое прорастет пусть травой!

До смерти земли я родной не покину:

Отсюда меня не возьмешь ты живой!»

За Анею то же сказали подружки.

Злой немец взъярился: «Ах, ви не жалайт

Уехать из ваша несчастный „Верхушки“!

За это зейчас я вас всех застреляйт!»

Пред целым немецким солдатским отрядом

И их офицером с крестом на груди

Стояли одиннадцать девушек рядом.

Простившись с Ванюшею ласковым взглядом,

Анюта сказала: «Ванёк, уходи!»

К ней бросился Ваня и голосом детским