Том 5. Рукопись, найденная в ванне. Высокий замок. Маска - [11]

Почести, которых удостоился покойный, несколько удивили меня, но я не особенно над этим задумывался. Уж слишком меня занимала моя собственная ситуация. С зябнущими стопами я стоял у гроба, вдыхая тепловатый запах стеарина. Затрещал фитиль, я почувствовал деликатное прикосновение к своему плечу и одновременно услышал проникающий в самое ухо шепот:

— Ревизия уже была...

— Что? — отозвался я, и это слово, произнесенное вовсе не повышенным, а лишь не сдерживаемым голосом, отразилось от невидимого потолка глубоким, усиливающим эхом. Вплотную за мной стоял высокий офицер с бледным, слегка обрюзгшим, лоснящимся лицом и посиневшим носом; между отворотами мундира белел прицепленный наизнанку жесткий воротничок.

— Вы... то есть, вы, святой отец, что-то сказали? — спросил я тихо. Он благоговейно закрыл глаза, словно хотел благословить меня возможно тактичнее.

— Ох, нет... это недоразумение... я принял вас за другого. К тому же я не отец, а... брат.

— Ах, вот как?

С минуту мы стояли молча. Он наклонил голову вбок. Она была обрита наголо, на темени лежала маленькая круглая шапочка.

— Вы... извините, что спрашиваю... возможно, были в дружеских отношениях с покойным?

— В известном смысле... впрочем, не слишком близких... не слишком, — ответил я.

Его глаза — собственно, я видел лишь дрожащие в них микроскопические отражения свечей — необычайно медленно поползли по моей фигуре вниз и с той же задумчивостью поднялись обратно.

— Последний долг? — выдохнул он мне прямо в ухо с оттенком неприятной доверительности. Он посмотрел на меня еще раз, осторожнее. Я ответил твердым, неприязненным взглядом. Этот взгляд заставил его выпрямиться.

— Вы... с поручением? — смиренно выдохнул он.

Я молчал.

— Сейчас... сейчас состоится отпевание, — усердно забормотал он, — заупокойная молитва, а потом отпевание. Если вам будет угодно...

— Это не имеет значения.

— Конечно, конечно...

Я зябнул все сильнее. Леденящие дуновения кружили среди свечей, шевеля язычки пламени. Откуда-то сбоку в глаза мне сверкнул отраженный свет. Там, подле гроба, стояло что-то тяжелое, квадратное, — большой холодильник, обжигающий холодом через никелевую решетку.

— Неплохо устроено, — равнодушно буркнул я. Монах-офицер бросил взгляд в сторону и белой, мягкой, словно вылепленной из сыра ладонью прикоснулся к моему рукаву.

— Осмелюсь доложить, не все, — шептал он, — много упущений... нерадивость... недобросовестное исполнение обязанностей... офицер-настоятель не справляется...

Он цедил эти слова, одновременно изучая вблизи мое лицо, готовый к отступлению в любую минуту, но я молчал, вглядываясь в омываемое тенями лицо покойника, не делая ни малейшего движения, и это явно придало ему смелости.

— Конечно, это не мое дело... я только... — дышал он мне в висок, — однако, если мне позволено будет спросить, в надежде споспешествовать, обычным служебным порядком, вы... уполномочены высокой инстанцией?

— Да, — ответил я.

Губы у него восхищенно раздвинулись, обнажая большие, лошадиные зубы. Он стоял, болезненно улыбаясь, словно наслаждался моим ответом.

— В таком случае позвольте сказать... если я не мешаю?

— Нет.

— Благодарю... Все многочисленнее упущения воинства...

— Господнего? — подсказал я.

Улыбка его стала вдохновенной.

— Господь не забывает о нас никогда... я имею в виду дела нашего Отдела.

— Вашего?

— Так точно. Теологического... Отец Амнион из секции конфидентов в последнее время растратил...

Он продолжал говорить, но я уже не слушал — потому что оттопыренный мизинец покойника дрогнул. Леденея, чувствуя на своей шее омерзительное, теплое дыхание офицера-монаха, я вглядывался в этот палец. Все остальные, полусогнутые, плотно прилегали друг к другу, будто вылепленная из воска вогнутая раковина; только мизинец, вроде бы более пухлый, розоватый, подрагивал, и мне почудилось, что в этой невозможной выходке, в дрожащей игривости движений я узнаю рассеянно-бодрую натуру старичка. В то же время было в этом движении нечто бесплотное, удивительно легкое, заставлявшее думать не столько о воскресении, сколько о мельчайших и быстрых движениях насекомых, из-за которых, к примеру, чуть заметно размазываются контуры брюшка перед самым взлетом. Расширенными глазами я ловил эту дрожь, все более явную, непрекращающуюся.

— Этого не может быть! — вырвалось у меня. Монах припал ко мне, наполовину согнувшись.

— Слово чести! Клянусь! Долг службы не позволил бы мне осквернить уста ложью...

— Да? Ну... тоща... расскажите о ваших... занятиях, — почти машинально ответил я и вдруг понял, что предпочитаю его отвратительную настырность перспективе остаться один на один со старичком, словно надеясь, что в присутствии сразу двоих, покойник не отважится на что-нибудь большее.

— Исповедные картотеки содержатся в небрежении... контроля нет... половина наших, осведомителей провалена... офицер-привратник не следит за своевременной доставкой пропусков и извлечений из дел..: в Секции движения душ совершенно запущена провокационная деятельность...

— Что вы... что вы такое говорите, брат? — пробормотал я. Палец успокоился. Надо было идти, и как можно быстрее, но я уже увяз в этой нелепой ситуации.