Том 5. Рукопись, найденная в ванне. Высокий замок. Маска - [9]

Он развел руками.

— Погодите... так он работал на нас?

— Ну конечно! Ведь я на него нажал! Отдел Дэ-Эс поступил бы точно так же, но тогда дело ушло бы из моего Отдела, понимаете? И хотя разоблачил его я, кто-то другой записал бы это на свой счет... но я не поэтому, а только чтобы упростить, ускорить... в интересах службы...

— Хорошо, хорошо... но тогда почему он...

— ...отравился? Разумеется, он решил, что вы-то и есть курьер, которого он ждал, и что вы уже знаете о его измене... он был только пешкой...

— Ах, вот как...

— Ну да... дело вовсе несложное..; Не спорю, я превысил свои полномочия, решив не трогать его. И вот, чтобы меня подсидеть, вас послали прямо $ старику... интрига...

— Но ведь... я случайно зашел в его комнату! — вырвалось у меня. Прежде чем я успел пожалеть об этих словах, офицер криво усмехнулся.

— Откуда вы можете знать, что вас ожидало в соседних? — буркнул он, опуская глаза.

— То есть как это...

Призрак длинного ряда одинаковых, розовато-седых старичков в золотых проволочных очках, с терпеливой улыбкой ожидающих за своими столами — их нескончаемой галереи в светлых, опрятных комнатах, — проглянул из его слов, и я внутренне задрожал.

— Значит, не в одной этой комнате?

— Разумеется, ведь мы должны работать без риска...

— И в тех, других комнатах тоже?..

Он кивнул.

— И все остальные?..

— Перевербованные, само собой...

— На кого же они работают?

— На нас — и на них. Вы же знаете, как это выглядит; но мы держим их на крючке, на нас они работают — производительнее...

— Минутку... но что он мне плел? О мобилизационных пла... о тысячах вариантов оригинала...

— Ох, это был шифр... опознавательный шифр... пароль... вы его не поняли, потому что это был их шифр... а он-то, конечно, решил, что вы не хотите понять, то есть уже проведали о его измене. Ведь все мы носим нагрудные дешифраторы...

Он расстегнул мундир на груди и показал спрятанный под рубашкой плоский аппарат. Я вспомнил, как хватался за сердце офицер, что вез меня в лифте.

— Вы говорили — интрига. Чья?

Офицер побледнел. Веки у него задрожали, опали; несколько секунд он сидел, закрыв глаза.

— С большой... — прошептал он, — с большой высоты в меня целились, но я невиновен... Если бы вы захотели хотя бы отчасти воспользоваться своими обширными полномочиями и...

— И что?

— И закрыть это дело, я бы сумел от...

Он не закончил. С близкого расстояния он изучал мое лицо. Я видел стеклянные белки его неподвижных, расширенных глаз. Пальцами рук, сплетенных на коленях, он поглаживал, ласкал, выщипывал сукно мундира.

— Девятьсот шестьдесят семь дробь восемнадцать дробь четыреста тридцать девять, — умоляюще шепнул он.

Я молчал.

— Четыреста... четыреста одиннадцать... шесть тысяч восемьсот девяносто четыре дробь три... Нет? Тогда дробь сорок пять! Дробь семьдесят!!! — заклинал меня его содрога-

Я хранил молчание. Бледный как стенка, он встал.

— Де... девятнадцать... — попробовал он еще раз. Это прозвучало как стон.

Я не отозвался. Он медленно застегнул мундир.

— Вот, значит, как? — сказал он. — Понимаю. Шестнадцать... хорошо... согласно... согласно... извините меня.

Прежде чем я оправился от изумления, он вышел в соседнюю комнату.

— Погодите! — закричал я. — Погодите! Я...

За неплотно прикрытой дверью прогремел выстрел; следом, как эхо, послышался шум падающего тела. Со вставшими дыбом волосами я застыл посреди комнаты. «Бежать! Бежать!!!» — выло у меня в голове; одновременно, обратившись в слух, я ловил звуки, все еще доносившиеся из-за двери. Что-то слабо стукнуло, словно каблуком об пол. Еще шорох... и тишина. Полная ' тишина. В щелке приотворенной двери темнела штанина с лампасом. Не отрывая от нее взгляда, я попятился к выходу, нащупал дверную ручку, нажал на нее...

Коридор — я проверил это двумя косыми взглядами — был пуст. Я закрыл дверь, повернулся и привалился к ней спиной. Напротив, небрежно опершись рукой о косяк, стоял в открытых дверях приземистый офицер и смотрел на меня, не двигаясь. Внутренности у меня обрушились в пустоту. Я перестал дышать, все более уплощаясь под его слегка скучающим, ленивым взглядом. На его лице, плоском, с пухлыми щеками, рисовалось все возрастающее отвращение. Он достал из кармана какой-то мелкий предмет — перочинный ножик? — подбросил его раз, другой, третий, по-прежнему глядя на меня, крепко ухватил, потянул указательным пальцем — с тихим щелчком выскочило лезвие. Он попробовал его кончиком большого пальца. Улыбнулся уголками рта. Медленно закрыл глаза, словно говоря «да», отступил в свою комнату и закрыл дверь. Я стоял и ждал. В тишину вплыло далекое, гнусавое пение поднимающегося где-то лифта. Оно ослабло, исчезло — и снова я слышал только толчки собственной крови. Я отлепил руки от лакированной двери. Замочная скважина — подглядывала она или нет? Нет. Она была черным, слепым пятнышком. Шаг, второй, третий... я шел... шел... снова один, среда бесчисленных коридоров, сходящихся, расходящихся, лишенных окон, залитых электрическим светом, со стенами без единого изъяна и рядами дверей с белоснежным отливом, измученный, слишком слабый, чтобы решиться на еще одну попытку вторгнуться куда бы то ни было, войти в любой из тысяч круговоротов, циркулирующих за звуконепроницаемыми плитами. Время от времени я пробовал опереться о стену, но она была слитком уж гладкой, слишком вертикальной, не давала опоры; часы, не заведенные вовремя, остановились неизвестно когда, и я не знал уже, ночь это или день, временами я впадал в настоящее оцепенение, терял сознание, но тут же меня заставляло очнуться хлопанье каких-то дверей, звук трогающегося лифта, я пропускал мимо людей с папками, — то становилось пусто, то целые хороводы офицеров устремлялись в одну н ту же сторону, возможно, здесь работали круглые сутки, — я видел выходящих и тех, что их сменяли; не знаю толком, что было потом. Из того, что происходило в последующие часы, я, собственно, не помню уже ничего: хотя я шея, не разбирая дороги, садился в лифт, куда-то ехал, выходил, даже отвечал, если меня случайно спрашивали — кажется, кто-то желал мне «спокойной ночи», — мой ум не принимал в себя ничего, а только отражал окружающее, словно облитый водой, отливающий влажным блеском комок ссохшейся глины. Под конец, в самом деле не знаю как, я забрел в комнатушку, ведущую в туалет. Открыл дверь: там оказалась похожая на операционную, сверкающая никелем и фарфором ванная комната, с мраморной ванной, покрытой резьбой, как саркофаг; едва я уселся на ее краю, как почувствовал, что засыпаю. Последним усилием хотел погасить следящий за мной свет, но нигде не увидел выключателя; покачиваясь то в одну сторону, то в другую, я сидел на широком краю ванны; блики света, отраженного от никелированных труб, не давали покоя глазам, впивались в веки, выворачивая их наружу, разбрызгивались на ресницах, — я заснул, несмотря на всю эту пытку, закрыв руками лицо; сполз на какое-то твердое ложе, ударился обо что-то угловатое головой, но даже боль не заставила меня очнуться.