Том 5. Рассказы 1860–1880 гг. - [17]

— Мама!

— Ну что еще?

— Я положу возле себя грязное белье, если отец придет, я прикрою ее, чтобы не было видно.

Прачка что-то пробормотала, а Анка собрала ворох белья и придвинула поближе к постели — на случай опасности. Потом все заснули.

Этой ночью Якуб не пришел. Рано утром обе девочки проснулись одновременно и уселись на тюфяке. Анка была на голову выше Юлианки; светлые волосы ее, распущенные как всегда, упали на плечи сиротки, смешавшись с ее черными кудрями. Обе девочки были бледны, на обеих были одинаковые грубые холщовые рубашки. Увидев друг друга в ярком свете морозного солнечного утра, они переглянулись и обнялись… Через час Юлианка выходила из дома прачки с двумя печеными картофелинами, но попавшийся ей на дороге Антек вырвал их у нее из рук и забросил далеко в снег. Сжав кулачки и грозя, обидчику, который был уже далеко, Юлианка что-то яростно зашептала, а потом отправилась искать свои картофелины.

Выпадали дни, когда люди были заняты больше обычного или удручены заботами, больны или чем-то расстроены, и тогда Юлианка не могла обратить на себя их внимание; научившись отгадывать по лицу настроение людей, она и сама старалась не попадаться им на глаза. В такие дни она шла к старой Злотке и молча усаживалась на пороге лавчонки. Старуха относилась к ней ровно: не слишком нежно, но зато всегда жалела ее. Иногда она давала Юлианке булку или баранку, а если было холодно, впускала к себе в лавку и показывала, как согреть озябшие ноги над горшком с раскаленными углями, над которыми и сама грела свои ноги в синих чулках.

Однажды под вечер, когда Юлианка сидела в лавке, забившись в угол, вошел Антек с двумя товарищами-подростками, лет двенадцати — тринадцати. В тот вечер они держались особенно развязно и нахально. Больше всех шумел оборванный мальчишка в дырявых башмаках. Он подталкивал кулаками товарищей и был, очевидно, вожаком и атаманом. Подойдя к прилавку, уставленному бутылками и дешевыми закусками, он залихватски сказал:

— Ципа, водки! По полшкалика на брата!

Злотки не было в лавке, она куда-то вышла. Ее заменяла за прилавком внучка, четырнадцатилетняя девочка с туповатым лицом; она поставила перед мальчишками три рюмки водки. Они выпили; кровь бросилась им в голову, лица стали багровыми. Антек поперхнулся и плюнул.

— Еще по полшкалика! — крикнул атаман, бросив на стойку два пятиалтынных.

— Не буду я, — пробовал отказаться Антек, — мама расстроится…

— Пей! — закричали товарищи.

Они снова выпили, покатываясь со смеху; потом стали гримасничать, кривляться, плевать на пол: как видно, они вошли во вкус и важничали оттого, что удалось выпить.

— Ципа, еще по половинке!..

Из лавки они вышли шатаясь и что-то бормоча. В это время вернулась Злотка и накинулась на внучку:

— Зачем детям водку даешь! Не знаешь, что я детям водки не даю да еще как следует отчитаю, если попросят! Глупая девчонка! На тебя ни в чем положиться нельзя!

— Подумаешь! — огрызнулась Ципа. — А что в этом толку? Если мы не дадим, они пойдут в кабак напротив и там получат водку! Лучше уж нам заработать!

Немного погодя Юлианка ушла из лавки. Проходя по двору, она заметила, что у ворот кто-то лежит. Девочка узнала Антка. В первое мгновение ей стало страшно — как всегда, когда она видела мальчика. Юлианка сначала отпрянула, затем остановилась немного поодаль, не спуская с него глаз. Пьяный Антек спал мертвым сном. Рубашка на груди у него была распахнута, куртка испачкана, голова и ноги лежали в грязи.

— Ну и напился! — промолвила тихонько девочка и подошла поближе, понимая, что сейчас он для нее не опасен, потом прошептала: — Вот теперь-то я тебе колотушек надаю!.. Исколочу!

При мысли о предстоящей мести Юлианка громко рассмеялась. Сжав кулачки и наклонившись к мальчику, она продолжала:

— Вот когда ты на себе почувствуешь, что это такое! Вот как стану я тебя бить, так ты узнаешь, каково это… Натерпелась я… сколько синяков ты мне наставил… а теперь от меня получишь… уж я тебя измолочу, исщипаю, исцарапаю…

У Юлианки горело лицо, глаза сверкали в темноте, губы дрожали. Она все еще сжимала кулачки и уже готова была опустить их на неподвижно лежавшего Антка, как вдруг опомнилась… У нее, очевидно, мелькнула какая-то мысль, она боролась с собой.

— Простить! — шептала она. — Старая пани говорила: «Прости!»

Она раздумывала:

«Если я сказала старой пани: „прощу“, значит надо простить».

И потом опять:

«А хорошо бы сейчас поколотить его…»

Но кулаки постепенно разжались. Девочка вздохнула.

— Нет, — сказала она, — я прощу. Может, я еще увижу когда-нибудь старую пани и скажу ей: «Я простила Антка, не стала его бить!» И она обрадуется…

Склонив набок голову и приложив палец к губам, она еще долго над чем-то думала, потом, внезапно решившись, сказала:

— А еще я помолюсь за него, чтобы он был хорошим и не огорчал свою маму.

Она опустилась на колени. Какое странное зрелище! Покинутый всеми ребенок, в сумерках уходящего дня, на коленях перед пьяным подростком, молит вполголоса, сложив ручонки:

— «Отче наш, иже еси на небесех, да приидет царствие твое!»

В ту пору Юлианке исполнилось семь лет, но на вид ей можно было дать меньше; она росла медленно. Быстро отрастали у нее только волосы, обрамлявшие густыми смоляными локонами маленькое худое личико с бледными губами и огромными угольно-черными главами. Одета она была в старую длинную юбку, которая не покрывала босых израненных ног; из-под старой, полинявшей кофты, когда она распахивалась, виднелась грязная рубашка. Вид у девочки был жалкий, неопрятный, но густые волосы и замечательные глаза, глядевшие на мир с несвойственной ее возрасту задумчивостью, привлекали внимание посторонних людей.