На этот раз в Обществе выступала настоящая женщина-миссионер, только что возвратившаяся из Бирмы. Она не говорила о стране золоченых храмов, где звенят колокола, или хотя бы о свиданиях с прелестными туземками, когда полз туман над полем риса, меркло солнце, стлалась мгла. Она рассказывала о девочках-матерях, о лихорадке и о покрытых струпьями ребятишках, играющих в грязи. Энн Виккерс действительно интересовалась мозаичными храмами гораздо меньше, чем кормлением голодающих младенцев. Она не улыбнулась скептически, когда миссионерка со вздохом промолвила:
— О, как было бы прекрасно, если бы вы понесли туда слово божие, дабы язычники, подобно жителям нашей возлюбленной христианской страны, не видели больше нищеты и умирающих с голоду младенцев!
Энн согласно кивала, хотя не слышала ни единого слова. Она думала о рыжеволосом Глене Харджисе.
Интересно, он на самом деле такой остроумный или просто (по ее выражению 1910 года) «пустомеля»?
Почему запах трубочного табака нравится ей больше, чем сладкии аромат духов, исходящии от Юлы?
И почему, удрученно размышляла Энн, почему она не может сосредоточиться, когда к ним взывает миссионер, прибывший прямо с поля битвы?
А интересно, Глен Харджис женат?
Он был неженат.
Не прошло и суток, как об этом знала каждая студентка колледжа.
Традиции Пойнт-Ройяла не позволяли приглашать в качестве преподавателей холостяков, тем более холостяков красивых. Однако доктор Харджис был родственником покойного президента Пойнт-Ройяла блаженной памяти доктора Меррибел Пизли, что совершенно гарантировало его нравственность.
— Очень может быть, — заявила Митци Брюэр, enfant terrible предпоследнего курса. — А по мне, так он просто лакомый кусочек.
— Перестань говорить гадости! — возмутилась Энн. — У него очень благородный ум. Он думает только о том, как история учит нас переделывать человеческое общество. Его идеал — наука.
— Да брось ты, Энни, я и без него знаю, как переделать общество. Вышвырнуть декана, пустить бесплатный автобус в Йель и каждый вечер устраивать танцы. Как бы тебе это понравилось? Ты чертовски добродетельна, Энни. Мне просто больно на тебя смотреть. Но подожди, настанет и твой час, бедная моя овечка! Когда я буду сидеть дома и штопать носки моему шестому отпрыску, вот тут-то ты и развернешься! Да еще как!
— Тошно слушать! — сказала Энн (к собственному удивлению, без всякой уверенности).
Несмотря на то, что Энн вела жизнь не менее добродетельную, чем декан факультета доктор Агата Сноу; несмотря на то, что она благодаря баскетболу и курсу домоводства была до отвращения здоровой и нормальной, — несмотря на все это, ее втайне тревожил царивший в Пойнт-Ройяле консерватизм мысли (если считать, что там вообще кто-нибудь мыслил). Над нею все еще витала серая тень старика Клебса. Ее раздражало, что почти все студентки смотрят на рабочих как на представителей низшей расы и что по их мнению Нью-Вашингтон (штат Огайо) во всех отношениях превосходит Вену, Венецию и Стокгольм, вместе взятые. Считая себя убежденной христианкой и даже будущим миссионером, она тем не менее огорчалась, когда оказывалось, что критиковать Библию так, как критикуют Шекспира, — признак дурного тона. Это не значит, что в 1910 году Пойнт — Ройял был таким же ортодоксальным, как молитвенное собрание на Среднем Западе в 1810 году. Студентки принимали Библию безоговорочно вовсе не потому, что она возвышала их души. Как раз наоборот. Они просто не настолько интересовались Библией и вообще религией, чтобы за них бороться или испытывать в них сомнения. Их веры было недостаточно ни для фанатизма, ни для атеизма. Энн знала, что сушествуют более крупные женские колледжи — Вассар, Уэлсли и Смит, — в которых кое-кто из студенток действительно придает науке такое же значение, как теннису. Но Пойнт-Ройял, подобно множеству других основанных религиозными общинами колледжей Среднего Запада, отличался именно тем типично американским презрением ко времени и к пространству, благодаря которому один-единственный Деловой Человек соединяет в себе религиозность 1600 года, понятия о семейной жизни 1700 года, экономические взгляды 1800 года и техническую сноровку 2500 года.
Эта тревога, а также воспоминания об Оскаре Клебсе побудили Энн организовать Пойнт-Ройялский социалистический клуб. Клуб придерживался весьма умеренных взглядов и был весьма немногочислен. Обычно на собраниях присутствовало шесть студенток. Сидя на полу в чьей-нибудь комнате, они с жаром утверждали, что нечестно, когда одни владеют миллионами, а другие умирают с голоду, и обещали прочесть Карла Маркса, как только выберут для этого время. Однажды Тэсс Морисси, суровая молодая особа, заявила, что не мешало бы изучить проблему контроля над рождаемостью. От изумления все широко раскрыли рты, после чего стали разговаривать каким-то нервным шепотом.
— Да, женщины должны сами распоряжаться своей судьбой, — пробормотала Энн. Но когда Тэсс, изучавшая биологию, принялась шепотом излагать конкретные способы контроля над рождаемостью, все ужасно смутились и начали обсуждать прелести избирательного права для женщин, которое должно навсегда покончить с преступлениями и коррупцией.
